– Встать!
Кучка людей зашевелилась.
Вахмистр держал в руках список.
Свет фонаря прыгал по серым обшлагам его шинели, по смятой бумаге.
– Кондратьев Иван! – медленно прочёл жандарм.
Из кучки выделился высокий, сухощавый парень по внешности, деповской слесарь.
Он сделал несколько шагов вперёд, нервно кутая шею в старый, рваный шарф.
…Кто-то глубоко и протяжно вздохнул.
Жандарм нахмурился, откашлялся и продолжал:
– Сокольский Александр!
Брюнет с густой проседью, в тужурке с путейскими кантами и в полушубке, накинутом на плечи, бодрой, размеренной походкой подошёл к дверям.
– Здесь, – отозвался он низким грудным баритоном.
Фельдфебель поднял фонарь и осветил его лицо.
Сокольский смотрел, не опуская глаз.
Ни гнева, ни волнения не отражалось в этом спокойном, точно углублённом в себя взгляде.
Видно было, что мысли его витают далеко…
Он поправил рукой окровавленную перевязку, закрывавшую половину лба и спросил, не обращаясь ни к кому:
– Итти?
– Сюда, сюда, к сторонке, – почему-то ужасно засуетился фельдфебель.
Сокольский встал на указанное ему место.
Офицер, вздрогнувший лишь только была произнесена фамилия вызываемого, смотрел на него широко раскрытыми глазами.
Цепкий, леденящий ужас сжимал сердце офицера и покрывал его лоб клейким потом.