— Ты пей чай, — уговаривал Егорыч, — потом пойдем маму искать. В город сходим, на Сосницу. Может, там что узнаем. Рано сейчас идти.
— Я сейчас хочу, — не унимался Антоша и расплакался.
— Ну, не плачь, не плачь, — уговаривал Егорыч. — Гляди, куда тебе босому идти? Не лето на улице.
И, чтобы успокоить Антошу, сказал:
— Ты побудь здесь с Ворчуном и Сластеной. А я один в Сосницу схожу. Мигом ворочусь. Может, узнаю что про маму твою.
Он быстро оделся и пошел. Но не успел выйти за калитку, как услышал:
— Не уходи. Я боюсь.
Оглянулся Егорыч, и жалостью полоснуло сердце: стоит мальчонка босиком на крыльце, маленький, растерянный. Как олененок раненый: слез нет, а печаль в глазах большая. И страх. Вернулся, увел с крыльца — застудится босиком.
— Пойдем в избу, не рви сердечко свое… Давай, Антош, мы тебе обувку смастерим. Потом маманьку пойдем искать. Ладно?
Егорыч снял с чердака свои старые сапоги и начал над ними колдовать.
— Знаменитые получатся сапоги, — приговаривал он. — Хоть пляши. Сами пойдут, только ноги переставляй. Первым делом на Кудеяр сходим в обновке, к дочке моей Наталье и к Митюшке. Он малец рослый, силы большой.
Егорыч говорил, словно песню вел, ласковую, задумчивую. Радовался живой душе — есть с кем поговорить. Антоша слушал и о чем-то сосредоточенно думал.
— А где мои солдатики? — перебил он Егорыча.
— Какие солдатики?
— Мои. Один с ружьем, а другой на коне. Оловянные солдатики, хорошие. Где они?
— Наверное, ты их дома оставил, — предположил Егорыч.
Антоша грустно умолк. Потом вдруг вскочил, подбежал к своей сумке и стал в ней копаться.
— Вот они, я вспомнил. Вот мои солдатики, нашлись! — обрадовался мальчик и неловко потянул сумку с лавки. Два оловянных солдатика упали без шума на чистый половик, за ними выпал альбом и рассыпались фотокарточки. Антоша бросился их собирать, подолгу рассматривал и складывал в альбом.
— Посмотри, это моя мама. Видишь?
Егорыч взял карточку и даже улыбнулся. На него смотрела смеющаяся женщина. Она сильно щурилась, прикрывая лицо рукой. А сама тянулась куда-то на цыпочках. Вот-вот сорвется и улетит следом за солнцем, что так нещадно палило в тот день.
— Ишь ты, веселая, — восхитился Егорыч, — лицо, гляди, насквозь светится, все настроение видать.
— Мама веселая, — подтвердил Антоша. — Она хорошая.