Пошли опять к Корнейчуку. Он боится жены и старается быть точным. Тамара напомнила ему, что он обещал, года три тому назад, приехать к нам на дачу и тоже не приехал. Напекли пирогов, и ребята говорили: «Спасибо тов. Корнейчуку за счастливое детство». Увы, он не помнит этого.
Он рассказывал о школе партизан-подрывников, как приходят и уходят, как 16-летняя девушка была счастлива уходя, что видела А. Корнейчука и В. Василевскую, как их вдвоем на фронте посылали в дивизию, которая перейдет в наступление, и как по дивизии сообщили, что они приехали:
— Это, брат, не шутка.
Странная слава! Корнейчук мне нравится. Ванда Василевская сухая, строгая, старающаяся быть революционеркой, тоже хороша по-своему, — но, братья мои, ведь таланта-то у них на пять копеек!?
Обещал читать «Вулкан», Корнейчук уговаривал, чтоб жена не обиделась. Он ее боится ужасно и, мне кажется, не очень любит. Она же, наоборот, не боится его, но любит ужасно. Если они рассказывают что-либо, то перебивают друг друга.
Приехала Дуня, наша домработница, привезла мне шубу и шапку, которые прятала в яме от немцев. Она шла к поезду пешком и везла шубу и шапку на салазках. В деревнях отбирают хлеб, картофель — все на армию.
Скоро начнется, говорят с 15-го, переосвидетельствование белобилетников. По новому правилу брать в армию будут всех, кто хоть сколько-нибудь годен. Правил роман. Успешно.
3. [XII]. Четверг.
Ходили в милицию прописывать Дуню и Тамару. Тамаре выдали разрешение на прописку, Дуне отказали. Разыскивал «Вулкан». Этой окаянной повести не везет. Нашел рукопись, но не хватает последних, не то трех, не то четырех страниц. Как быть? Читать без конца? «Гордая полячка», не приведи бог, обидится еще больше. Попробую завтра найти рукопись, которая была передана, перед войной, в «Красную новь».
Звонила О. С. Войтинская, предлагала вступить в штат «Известий».
«Военно-Мор[ское] изд[ательст]во» предложило ознакомить их с романом «М[атвей] Ковалев»{339}. Я дам. В конце концов не все ли равно, где печатать? Лишь бы скорей вышло.
Читал М. Карина «Классификация выводов». Любопытно.
Письма от ребят. Они еще спокойны, не знают, что им ехать в Москву.
Днем перерабатывал роман, вечером позвонил Ливанов и я пошел к нему. Вхожу, он стоит пьяный, бледный посередине комнаты. — Что такое?
— Я думал дать ему по морде. Но вспомнил Ваську (сына) и решил не буду. Еще убьет.
— Да кого?
— Охлопкова. Вошел ко мне: «Дай водки». У меня на столе пол-литра: «Я достал для дружка, Всеволода Вячеславовича хочу угостить». — Он выпросил полстакана. Дал. Обнимаю его, а у него во внутренних карманах, с обеих сторон — по бутылке водки. Ну не сука ли?
Выпили. Ливанову мало. Он затосковал. Звонит к Шостаковичу — уехал. К Толстому — дочь больна менингитом. К певице, жене Гаркави{340} — уехали. К дирижеру Самосуду{341} — спать ложится. К Довженко — тоже спать ложится, завтра надо работать… Тьфу! Берет трубку:
— Корнейчук? Сашко! Это Ливанов говорит. Я, Сашко, в твоей пьесе играть не буду. Отказываюсь. Почему? А сейчас приду, объясню… — Ко мне, пьяно улыбаясь, — видишь, как говорить надо, с ними, сволочами. Пойдем.
— Пойдем, сначала, в ресторан, может быть, там достанем.
Пошли в ресторан, пустой, холодный. У дверей стоит пьяный милиционер и громко, матерно, ругает директора, который не дает водки. Столики без скатертей. Свет в одном углу ресторана. Обедают в пальто. Нашли директора, седого, в смокинге, воротничок и манишка проношены до дыр.
— Разрешите познакомиться, Ливанов, народный артист, лауреат. Вс[еволод] Иванов — лауреат… Ваше имя?