Вечером пришел Герой Сов[етского] Союза, очаровательный молодой человек. Сын рабочего в Ленинграде, год назад он попал в авиацию, прямо со школьной скамьи, а сейчас капитан, три ордена, командир 2-го Гвардейского полка истребителей. Держится превосходно, спокоен и очень гордится своим спокойствием. С изяществом преуспевающего студента он говорит:
— Не трудно летать и сбивать немцев. Гораздо труднее управлять полком, заставлять других сбивать. — Он светло улыбается, играя пальцами рук, лежащих на черном сукне брюк. — Мне хочется потанцевать. У себя в клубе не могу. Вдруг техник-сержант меня толкнет случайно, конечно. Обидеться? Ну, я и хожу танцевать к подводникам.
Говорили целый вечер. Под конец я обещал поехать к этому молодому человеку в Мурманск. Он, хитро улыбаясь, сказал:
— Приезжайте. Нами все остаются довольны. У нас же рядом союзники, так что быт налажен.
У мальчика, при бомбежке Ленинграда, убита сестра, брат, ранена мать, которую увезли с госпиталем, он не знает, где она. Отец его, служивший в ополчении, был ранен четыре раза. Впрочем, обо всем этом я напишу. Кроме чисто стратегических умолчаний, все можно, да и должно написать, что рассказывал молодой человек.
28. [XI]. Суббота.
Начальник цеха завода, куда мы продали свою машину, рассказывал днем, сидя на диване, в козьей кацавейке и ободранных ботах.
— Я уцелел потому, что меня привезли на салазках к воротам завода, так я был слаб. Свой чудеснейший заграничный мотоцикл, на котором я ездил вырывать из-под снега картофель, я продал за 10 кг продуктов. У меня было полтора кило гороха — я его не мог есть. Берег. Привез. Отвинтил только второе сиденье.
29. [XI]. Воскресенье.
Художник Власов из Ленинграда. Послан был к партизанам, — и остался у них. Что его прельстило в них — трудно сказать. Сейчас он начальник разведки в штабе партизан. О партизанах рассказывал мало, больше о Ленинграде: как голодали, хоронили (в ящике от гардероба, в детской коляске). Как утром, у Медного всадника, кто-то положил трупик ребенка, ангельски прекрасного. Его заносило снегом. Дня через два художник видел, что мягкие части трупа вырезаны. Хозяева, вначале, сами собак не ели, а дарили их трупы друзьям, позже стали есть. Существо рафинированное, ученик В. Лебедева{338}, носит высокие ботинки, на шнурках, ватные штаны, заграничную куртку, и даже шапка у него заграничная — финская.
30. [XI]. Понедельник.
Вечером пригласил Корнейчук. Разговорились, — и просидел до 5-ти часов утра. Говорили опять о слабости искусства, о его плохой пропагандистской роли, — я что-то рассказывал им.
2. [XII]. Среда.
Даже и не знаю почему, — одолела лень что ли? — три дня не записывал. Вечером, когда у нас сидели гости, позвонил Корнейчук и говорит:
— А мы ждем вас!
— Почему?
— Да ведь мы же сговаривались, что ты будешь у нас читать повесть о море.
Оказывается, спьяна, я пообещал прочесть «Вулкан». Вот стыдобушка! Я даже голову руками закрыл:
— Боже мой, я так напился, что все забыл! В[анд]а Василевская, длинная, сутулая, в мужских штанах цвета хаки, сказала Корнейчуку:
— Как он мог забыть?
То есть художник, общ[ественный] деятель обещал другим худ[ожникам] и общ[ественным] деятелям читать, — и забыл!
Но забыл действительно!