И я не лукавил. Не скрещивал пальцы, ничего такого.
Я решил, что мне будет гораздо легче, если я стану хорошим. И уж всяко легче, чем постоянно не вылезать из неприятностей.
Папа забрал свою чашку кофе в другую комнату. Послышался кашель. Обернувшись, я увидел в дверях кухни Эллиота, паренька, что показывал мне трясину.
— Здоро̀во, — сказал я. Мне стало неловко. Интересно, много он услыхал? Вдруг он слышал, как папа меня отчитывает?
— Как дела? — спросил Эллиот. — За велик влетело?
Я покачал головой:
— Не. За другое.
Может, хоть Эллиот объяснит мне, что за чертовщина с этими оживающими садовыми гномами…
— Пошли ко мне, — сказал я и повел его наверх.
— Хороший дом, — проговорил он своим хрипловатым голосом.
— Ничего так, — согласился я.
Мы вошли в мою комнату. Стол был завален химическими реактивами и всяческим оборудованием. Эллиот посмотрел на него, после чего присел на краешек моей кровати.
Он пригладил свои темные волосы, огляделся. В помещении он казался крупнее, массивнее, чем на улице. Слишком крупным для моей кровати. Не толстый, а именно здоровый.
Я вытащил свой высокий лабораторный стул и уселся напротив Эллиота.
— Вчера ночью со мной произошла странная вещь, — начал я. — Может, хоть ты мне сумеешь помочь.
Он покосился на меня:
— Помочь тебе?
— Я ходил к дому Макклэтчи, — я показал на окно, — и эти садовые гномы…
Его глаза расширились.
— Ты выходил ночью? Правда?
— Ну… да, — признался я. — И эти садовые гномы… они оказались живыми. Они схватили меня и…
Он вдруг отвел взгляд. На щеках его проступили пятна румянца. Густо покраснев, он пробормотал что-то, но я не расслышал.