Тем больше пришлось сохранять достоинство нам. В конце концов мы поняли, что бывают моменты, когда слова легко могут оказаться излишними, объяснения или расспросы — самоистязанием. Может, и эти двое молодых, которые, будто охранники, шагали за нами, тоже стонут в душе под грузом того же тяжкого познания? Они шли и шли, однако постепенно стали все дальше отставать, пока в лесу, не доходя можжевельника с надломанной верхушкой, совсем не пропали из виду…
Все обратили внимание на то, что скомканная коробка из-под сигарет исчезла с верхушки можжевельника. Заметили и сразу безмолвно перестроились: военный ушел на десяток шагов вперед, мы с пярнувцем разошлись по обе стороны колеи, на пешеходные тропки, тоже на приличное расстояние друг от друга, чтобы по крайней мере, если уж кто замыслил такое, не быть скошенными одной очередью.
Как позже выяснилось, в напряженные минуты все приготовились к одному и тому же: коли что случится, бежать в разные стороны, рассыпаться по лесу, по болоту, чтобы людям принести хотя бы весточку о происшедшем.:.
Пробираясь вперед, я краем глаза примечал, как редел лес сужался угорок и меж одинокими редкими деревьями по бокам дороги вновь показалось открытое болото, — надежды на то, чтобы спастись, рассеяться, слабели с каждым мгновением… Если с нами что-то хотели сделать, то почему тогда нам позволили выйти на верхнее болото? Куда удобнее было бы в кустах. Или нарочно выманивали на открытое место, чтобы никто не спасся? Видимо, и военный мучился теми же мыслями, потому что он вдруг остановился, бросил сачки на дорогу и с досады громко выпалил:
— Куда мы, черт возьми, премся, вся спина взмокла! Говорят, от смерти никто не убежит… Давайте закурим и подождем молодых.
Это явилось смелым, но очень нужным решением. Чтобы совладать со страхом, пришлось рискнуть. Мы сошлись вместе и закурили. Теперь и я заметил, что весь вспотел, плечо, на котором я нес сачки, ныло. Огляделся, затем опустился на мох у края дороги и с удовольствием передохнул. Здесь же, на обочине пристроились товарищи. Попыхивали дымом — в голос обсуждая вопрос о вредности курения, особенно когда распаришься и не можешь отдышаться. Предосторожность заставила нас умолчать о пережитом волнении. Или это была неловкость? Во всяком случае, в голове у меня промелькнула старая притча о кистерском телке, который бросился наутек за три дня до жужжания овода. С какой стати за нами должны были гоняться? Уж не сами ли мы, переусердствовав, сделали себя излишне важными особами? Но с другой стороны: почему в Смертном ручье для нас не оказалось раков? Может, зять этот — хвастун и плут? Может, он полубандит, который выкинул с горожанами неуместную шутку, поиспытал их нервы и теперь получил за это нагоняй? Или таким образом пытались выяснить наши интересы? Приняли нас за кого-то другого? В самом деле, к чему эти хозяйкины разговоры о войне? Зачем потащили с собой молодуху? Чтобы подшутить, хватило бы и того, если бы нас отвели к Смертному ручью и оставили там одних! Вряд ли мы посмели бы оттуда убраться раньше рассвета, как бы мы ни устали и ни проголодались.
Чтобы дальше идти налегке, мы на ощупь отодрали сачки от палок и очистили от приманок. За этой работой пярнувец шепотом напомнил:
— Эй, вы, раки, что сами в мешок полезли, помните ториского мужика? Так вот это мы сейчас и есть.
— Парень, может, сам ищет связи с лесом. Попробовал выставить горожан как приманку, но раки не ухватились…
— Все возможно. Толком мы ничего не знаем. Можно лишь предположить, что возникло какое-то осложнение. — Военный пытался обобщить наши мысли. — Что такое старухины намеки? Да переживания старой женщины, и ничего другого. Повидала в военные годы… А что в Смертном ручье нет раков, так, может, их там никогда и не было, может, и нацелились не за раками… Может, молодая пара хотела побыть немного наедине и вот организовала нас для дымовой завесы? Откуда мы знаем, что они муж и жена? Может, молодая хотела уйти с ним подальше от родительского ока. В жизни случается всякое. Все возможно, если следить за ходом событий трезво, с холодным разумом…
— А Юри? — Я напомнил загадочный разговор под липой, белеющую рубаху, которая трепыхалась над сиденьем велосипеда и пропала в лесу.
— Да, Юри — это еще, конечно, проблема. Для местной девки все здешние Юри будут своими. Отчасти, может, и родичами. А то, что кто-нибудь из них знает про раков, столь же естественно, как и то, что кто-то другой, возможно, работает где-нибудь за болотом, а третий в лесу играет в бандита… Сомневаюсь, чтобы настоящий бандит разъезжал тут в светлой рубашке. Скорее, снова плод нашей нервной неустойчивости и нашего воображения, чем действительность.
— Идут, — сообщил пярнувец, который следил за дорогой.
В самом деле, медленным шагом приближалась прижавшаяся парочка, казалось, они совершенно забыли о посторонних. Но как только заметили, что мы поднимаемся, отпустили руки, разошлись по тропкам.
— Заговорить о Юри? — спросил я быстро военного.
— Если к слову придется…
Парень подошел первым — молодуха медлила — и тихо извинился: мол, вдруг так страшно схватило живот, что прямо ни с места…
Иногда темнота бывает сверхмилосердной: он не увидел, как наши лица расплылись в улыбке. Или догадался и без того? Ведь извинение-то было неубедительным и наивным. Видимо, поняв это, он развил целую теорию о расстройстве желудка, и у нас некоторое время вокруг этого еще вертелся разговор.
Мы втроем шли впереди, пярнувец с хозяйской дочкой сзади. Где-то за болотом рдел краешек неба. Вечерняя или утренняя заря — разбираться охоты не было. Там повседневность, обычная жизнь, люди. Напоминание об этом уже само по себе настолько подняло настроение, что я решил продолжить тему о расстройстве желудка.
— Знаете, — сказал я тому, который считался зятем, — у исхудалых людей, таких, как мы с вами, причиной желудочных приступов бывают нервы. Сильное неожиданное переживание, вроде страха или испуга, нарушает нормальную перистальтику кишок, и вот тогда-то и возникает болезненная потребность опорожнения… Это все равно как, бывает, возникает потребность выговорить все, что лежит на душе. Конечно, если такая штука захватит человека в каком-нибудь интимном положении, то может быть очень неловко…
— Вы что — доктор?
— Да нет. Я больше интересуюсь психологией.