Однако военный, кинув взгляд по сторонам, не преминул добавить:
— Я могу ошибиться, но у меня такое чувство, что нас привели напоказ. Проведут у кого-нибудь перед глазами, и тот, оставшись незамеченным, сделает вывод… Поэтому давайте держаться. Останемся рыбаками, будь что будет.
— Заметили коробку из-под сигарет?
Военный кивнул. Ему даже бросился в глаза большой свежий след от сапога, там же, рядом на кочке, которую нарыл крот.
— Значит?
— Значит, своим неожиданным появлением мы завязали какой-то сложный узел, поставили кого-то перед лишним вопросом.
— Какой, кого? — торопливо, словно сознавая вину, спрашивал пярнувец.
— На это даже они вряд ли смогли бы ответить. — Военный большим пальцем показал в сторону молодой пары. — Из рассказа старухи можно было сделать вывод, что тут в известной мере ничейная земля, продолжается состояние двух фронтов. За хорошие глаза и добрую душу здесь не примут. Всех, кого не знают, наверняка проверяют. Если мы сами не вызовем подозрения, вряд ли кто затронет нас. Никаких счетов у них с нами нет… Быть может, хотят узнать, не имеют ли они дело с какой-то известной им личностью, которая так или иначе…
В это время на дороге звякнул велосипедный звонок, кто-то с ходу спрыгнул на землю, послышались приглушенные голоса. Зять поспешно выскользнул из-за ольховых деревьев и заторопился наверх к дороге.
— Сачки в воду! — скомандовал я, лишь только теперь заметив, что мы слишком долго толковали меж собой и, может, этим уже вызвали подозрение у Юри.
Каждый из нас схватил по четыре сачка, и мы разошлись вниз по течению. Выбирать место лова у нас не было ни настроения, ни желания. Свою первую снасть я забросил у поворота, за лопухи, напротив разговаривавших людей. Вода едва до колена. Вторая угодила в предполагаемую яму. И там не доходило выше колена. «Ручей лягушачий, а не рачий!» — выругался я про себя. Но к следующему разу мне уже не пришлось подбирать очередного проклятия. Зять с шумом сбежал вниз:
— Вынимайте сачки. В Смертном ручье раков больше нет. Уходим.
Он отрубил эти слова, словно подавал команду, четко повернулся кругом и поспешил наверх, к дороге.
Так. Хозяева отошли от гостей на дорогу. Перед нами полоска покоса, потом сразу болото. Болото… Или наступил момент? Шарахнут откуда-нибудь из куста свинцовым огнем, и три сумасбродных рыбака отправятся за Смертный ручей? Уйдут и никогда не вернутся назад… На мгновение я остановился, два сачка свисали у меня через плечо, всего обдало жаром, а на лбу выступил холодный пот… Товарищи были шагов за сто в стороне, они приказания не слышали.
Тайком оглянув окрестность, которая не вызывала у меня доверия, я вытащил из ручья сачки, едва успевшие намокнуть, и вместе с дрючками повесил их через плечо рядом с сухими. Поднимавшийся туман приглушал голоса и шаги, словно ватой окутывал узкий язычок покоса. Стараясь сохранить видимость полного спокойствия, хотя внутри все у меня дрожало, я пошел напрямик через излучину к друзьям и повторил им приказание в том же простом, коротком изложении, в каком оно было передано мне, даже слога не добавляя, ибо следовало предположить, что нас могут где-то рядом за несколько шагов незаметно подслушивать.
— Если нет, то нет. Ничего не поделаешь! — Пярнувец по моему примеру тут же собрал мокрые сачки и перекинул их через плечо. Чуточку больше времени понадобилось военному. И мы снова сгрудились, выставив вокруг себя, словно защитный пояс, с дюжину свисающих сачков. Что дальше? — спрашивали глаза рыбаков.
Не говоря ни слова, я направился к старой, развесистой липе, которая росла перед развалинами у поворота дороги. Я видел, что молодуха стояла, прислонившись к стволу липы, оттуда же доносились голоса разговаривающих. Я надеялся застать или по крайней мере увидеть издали этого таинственного Юри, который был явно тем человеком, кто запретил нам ловить раков в Смертном ручье, хотя и непонятно, по какой причине.
Однако до липы нас не сочли нужным допустить. На полдороге, еще на лугу, навстречу нам вышли молодые, оба молчаливые и угрюмые, как это бывает с людьми, которым от кого-то попало. Вместо Юри — если это и был он — мы увидели только белеющее пятно рубахи, которая развевалась над никелированным ободом велосипеда. Отсюда, из тумана, он показался нам коренастым мужиком, который, казалось, изо всех сил нажимал на педали; торопливо удаляясь в темноту, он исчез в направлении того же ельника, куда направлялись и все мы впятером, молчаливые и совершенно удрученные.
Неприятно и даже оскорбительно идти с людьми, которые и не пытаются объяснить, обосновать или извинить свои противоречивые поступки — то ли потому, что не хотят этого, не умеют или, больше того, не смеют. Мы ждали, надеялись хотя бы на малейший намек со стороны зятя, что сделало бы его действия по-человечески более понятными и естественными. Мы уже были взвинчены до взрывоопасного накала. Но никто и слова не обронил.
— Курс — домой? — вяло спросил наконец военный.
— Пожалуй, — неопределенно протянул зять, будто теперь это уже было и не его дело, кто куда пойдет, словно наша дорога и не касалась его.
Выдержка и достоинство у него, казалось, иссякли.