Ты можешь что угодно думать и предполагать, главное, что я высказал все, что лежало на сердце. Возможно, время изменило и твои жесткие взгляды на этот счет.
Теперь мне осталось лишь бродить по белу свету. Если только хватит здоровья. Буду таскаться со своими чемоданами, стану истязать себя и мучить — так лучше. Письма посылай по-прежнему на мой аргентинский адрес. Если я где-нибудь задержусь подольше, их пошлют мне следом.
В предыдущем письме ты звала меня назад на родину. Исключая молодые годы, когда я жил в бедности и выполнял тяжелую физическую работу, я всю свою жизнь, с переменным успехом, занимался коммерцией. Презирал нищету и выбрался из нее. Разрешил проблему для самого себя, но я не был таким уж плохим человеком, чтобы не позволить себе умереть среди своего народа. Я бы с удовольствием написал «до свидания», но боюсь, что, мыкаясь по чужбине, я уже оборвал свои корни. Как всегда, желаю тебе всего доброго.
Твой старый Мартин.
Торонто, 1/X-64
Милая, дорогая Малль!
Уже несколько месяцев, как я живу в Канаде. Вчера навсегда расстался с Лилиан, отдал ее прах в крематорий Торонто для отправки на родину. Придет на твой адрес. Запаянный медный гробик. Вероятно, он прибудет раньше, чем промерзнет земля. Пытаюсь представить себе этот серый осенний день. Город в тумане и дымке. И тогда — там, на кладбище Рахумяэ…
Теперь Лилиан должна остаться довольна мной: прах ее будет похоронен рядом с нашей доченькой.
Из крематория я ушел с таким чувством, будто снова потерял Лилиан. Второй раз последнее прощание! Именно тогда мне подали письмо. Раскрыл его, и первым долгом бросились в глаза слова: «Вечно твоя Лилиан». Письмо от Лилиан после ее смерти. Можешь себе представить, что я пережил, — чуть было не сошел с ума от великой радости и печали.
Но сразу пришел в себя. В этом письме Лилиан оправдывает меня. «Я все ему простила. Все до последнего». О-о! Возя с собой ее прах, я часто задумывался над тем, каким я был для нее плохим.
Ни одного слова от тебя. Но и без того все ясно: ты не смеялась надо мной, у тебя доброе сердце, и письмо Лилиан послала затем, чтобы утешить меня. Лилиан же не затрагивала этого вопроса потому, что боялась сделать мне больно. Она права — лишь теперь я испытал всю глубину собственной боли.
По-видимому, отсюда я снова отправляюсь в дорогу. Я уже старый, бездомный и без родины. Мне все равно, где я умру — в самолете, на пароходе или на улице.
На этот раз кончаю. О себе дам знать немедленно, как только где-нибудь снова приклоню свою голову.
Заранее благодарю за беспокойство, связанное с похоронами.
Твой старый Мартин.
Урна с прахом прибыла в январе. Вернувшись с почты, Малль сразу же установила урну в комнате, в которой покойная частенько бывала в свое время гостьей. Всю зиму возле урны можно было видеть живые цветы или зеленые еловые ветки. Об этом в основном заботилась Малль. Иногда цветы приносили любопытные, приходившие посмотреть, что же осталось от человека вообще и от Лилиан Санглепп в частности.
Похороны на родине состоялись только весной. Сорок лет тому назад и тоже весной была похоронена и маленькая Оаке. На кладбище собралась небольшая компания, человек десять-пятнадцать — в молодости все они были между собой знакомы. Теперь же все состарились и сделались чужими. «C’est la vie!» — сказал кто-то, но, к сожалению, очень серьезно: ирония в данном случае подходила бы больше — ведь некоторые из этого прежнего круга знакомых Лилиан сами ходили с палочкой или волочили ноги.
Когда Малль после похорон пригласила всех на поминки, то по крайней мере половина из присутствующих вежливо отказалась. Да и те, что пришли, надолго не задерживались. Поэтому Малль вскоре уже могла отправиться в свою комнатку, которая после раздела семьи была выделена ей из большой квартиры.
Малль собиралась в тот же вечер написать Мартину Санглеппу, но, к сожалению, он до сих пор не прислал своего адреса. Бродил ли он все еще по свету? Или, может, что-то случилось с ним?
Перебирая старые письма, Малль нашла в своей шкатулке адрес отправителя урны, который она почему-то сохранила и сейчас еще не решалась выбросить. Как и много раз до этого, она снова прочла адрес: «Canada, Toronto, St. James, Cemetery Crématorium». Он всегда вызывал скорбные мысли, однако никогда раньше Малль при этом не думала со щемящим чувством, что однажды этот мрачный адрес может стать и адресом Мартина Санглеппа.
1965
Машина с завыванием и с грохотом ползла по шаткому мосту, шла будто огромная собака, скребя землю сразу всеми четырьмя лапами, — сзади дождем летели комья грязи и кусочки древесной коры. Она все же проскочила мост с ходу, не задерживаясь ни на миг, и очутилась на противоположном берегу, который поднимался холмом.