Он остановился и поднял голову. Потом, видимо узнав меня, улыбнулся: '
— Здравствуй, джигит. Ты откуда, из школы?
— Я болен, — сказал я. — В школу пойду только четвёртого.
Он опустил короткую сильную руку мне на плечо:
— Поправляйся. Болеть — это плохо.
— Поправлюсь. Спасибо, Бетал Эдыкович!
— Иди. Учись хорошо.
Он слегка похлопал меня по плечу ладонью и ещё раз улыбнулся. И я побежал по бульвару дальше.
Я не чувствовал своего тела. Было прекрасное ощущение полёта, свежести мира, молодости и силы. И радости, что Бетал помнит меня и только что разговаривал со мною.
День горел над городом в полную свою силу.
Возвращались с базара покупатели, нагружённые бронзовыми связками лука, восковыми початками кукурузы, банками со сметаной, круглыми лепёшками масла.
Мне очень не хотелось идти домой, да меня там и не ждал никто — и тетушка, и дядя Миша были ещё на работе. А я всегда любил просто так, один, бродить по городу.
Я любил его неровно вымощенные камнем улицы. Старые одноэтажные дома под черепичными крышами, позеленевшими от времени. Ограды вокруг садов, сложенные из дикого камня и побеленные снаружи. Зелёные ворота в оградах, всег-
да закрытые, с тяжёлыми коваными кольцами на створках. Покосившиеся крылечки с навесами. Квадратные дворы, куда выходили веранды, между столбиками которых всегда сушилось бельё.
Вечерами на этих верандах собирались старухи, сидели на стульях и на скамеечках и вели нескончаемые неторопливые разговоры о своих детях и внуках. Старухи всегда ругали нас, мальчишек, за шумные игры во дворах, иногда выгоняли нас на улицу, и тогда мы шли в парк или на речку, или в сквер у начала Кабардинской улицы.
Нет, не пойду домбй.
Я снова побежал к школе.
От Почтовой по бульвару шагали ребята. Я сразу узнал своих.
Высокий — Витька Денисов. Рядом с ним — пониже — Володька Калмыков. И самый маленький в нашем классе Арик Колесников.
— Внук! — крикнул Витя Денисов, размахивая портфелем. — Ты чего на уроках не был?
— Я болею. В школу только четвёртого.
— Ай, хорошо! — пискнул Колесников. — Четыре дня лишних.