— Вы же тут два года жили? — удивилась Вера.
— Сорок лет прошло, — улыбнулся Китин. — Целая жизнь.
— Интересно, — вздохнул Николай Иванович. — Всё, как тогда. Четверо мужиков и девчонка. Идём на базу…
— Жаль, корзинки под рукой нет, — сказала Вера. — Ягод по дороге — тьма!
Они вышли на дорогу. Попутный автобус прихватил их. Ехали недолго — минут десять. Сошли. Нашли тропинку. Вошли в лес. Аккуратно одетые и обутые, отутюженные, накрахмаленные, похожие на дачников или пенсионеров на прогулке.
Дороги на бывшую партизанскую базу, естественно, не было. Тропинка петляла между огромных елей, спрыгивала на дно оврагов и осыпей, забиралась в дебри орешника. Узкая и вёрткая тропинка напоминала весенний ручеёк.
— Представляете, как нам трудно было? — между тем звонко докладывала Вера. — Доски нужны были, брёвна, а дороги нет. И рубить нельзя — тут у нас теперь заказник. Мальчишки всё на руках принесли, представляете?
— Представляем, — улыбнулся Николай Иванович.
— Вы не смейтесь, — обиженно нахмурилась Верочка. — Вам между прочим легко было — срубили ёлку и всё! А теперь запрещено!
— Разве мы смеёмся? — добродушно обнял её Китин. — Ваши мальчики — просто герои. Герои-акселераты! Мы понимаем!
— Нет, вы смеётесь, — грустно сказала Верочка. — Вы думаете, пионерская работа — это очень просто. А сейчас такие пионеры… В четвёртом классе про любовь всё знают…
— Я никуда не пойду! — вдруг сказал Усов. Он остановился, и всем пришлось остановиться: тропинка была узкая, а Николай Иванович шёл первым.
Берёзов и Китин переглянулись, Фёдор Кузьмич громко вздохнул и принялся растирать ладонью плечо — видимо, плечо побаливало.
— Как это ты никуда не пойдёшь? — вполголоса спросил Китин.
— Очень просто, — сказал Усов. — Не пойду — всё! Почему я должен идти? Что за рабская натура — подумать страшно. Что происходит? Я — оправдываюсь! Почему? Есть подозрение? Так ведь сначала это вы должны доказать ваши подозрения! Вы, а не я! Я вдруг подумал, отчего я иду?! И понял: оттого, что боюсь! Одного такого вашего подозрения боюсь! И когда, наконец, этот проклятый страх умрёт в наших душах, неужели никогда?!
— Я так и предполагал, — усмехнулся Берёзов, — что в последний момент найдётся причина. Думал, сердце заболит. Оказывается, Николай Иванович у нас — поэт. И причину нашёл поэтическую!
— Это страшно… — тихо сказал Усов. — Ты ведь не сомневаешься, что я должен идти и оправдываться. Ты ничего никому не доказал, но сомнений у тебя нет, ты в этом уверен. И что ужаснее всего — я… тоже… уверен…
— Не надо усложнять, Коля, — осторожно вмешался в разговор Фёдор Кузьмич. — Просто… ты хочешь, чтоб мы, твои боевые друзья, уважали тебя… Это естественно…
— Федя, — ответил ему Усов. — Тебе не кажется странным, что вы перестали уважать меня, не имея для этого никаких доказательств?
Фёдор Кузьмич смутился и замолчал. Потом преодолел неловкость, подошёл к Николаю Ивановичу и виновато сказал:
— Ну… я неправильно выразился. Ты прав… пока что… мы виноваты перед тобой больше, чем ты перед нами… Просто существует недоразумение, мы просим тебя помочь нам разобраться… За глупые слова извини… Если хочешь, мы все перед тобой извинимся…
Это было неожиданное предложение. Берёзов вздрогнул, Юрий Петрович прищурился, так что глаза совершенно исчезли, и непонятно было: он сердится или улыбается.