Но она не открыла глаз и никак не дала понять, что слышит.
Роберт поплёлся из комнаты. Прикрывая за собой дверь, он обнаружил, что вслед за ним спешит и священник.
— Я должен вернуться к своим делам, мастер Роберт.
— Но моя жена… она так близка к смерти.
Отец Ремигий накрыл его руку ладонью. Роберт понимал, это попытка утешить, но она не вызывала ничего кроме раздражения.
— Я сделал для вашей жены всё, что мог. Этим утром я исповедал её, хоть она и несла околесицу. Но думаю, хоть ненадолго, она поняла, кто я и о чём спрашиваю, и потому я смог отпустить ей грехи. Она приняла соборование и причастилась{23}. Теперь я больше ничего не могу сделать до… — Он замялся, оглядываясь на прикрытую дверь.
Роберт ощутил укол боли, зная, что это значит «до смерти Эдит». Он вдруг понял, что винит священника за то, что она умирает. Если бы он имел больше веры, сильнее молился и не оставил надежду, жена бы поправилась. Почему отец Ремигий не требует чуда? Разве не в этом его работа?
Священник взял Роберта за руку и отвёл от двери.
— Поймите, её разум уже в чистилище. Она бормочет такие ужасы. Я настоятельно посоветовал бы вам не слушать то, что она говорит. Но, мастер Роберт, есть ещё кое-что, я должен предупредить вас о…
Однако предупреждение священника пропало втуне — внизу с грохотом распахнулась дверь, послышались громкие голоса.
Роберт сбежал по лестнице, готовый обрушить гнев на слуг, которые беспокоят больную, но обнаружил в зале лишь Яна. Рукав жиппона{24} оторван от плеча вместе с подкладкой, костяшки пальцев на правой руке в крови.
— Ян!
— Значит, ты наконец вернулся? Я послал за тобой ещё два дня назад.
— Я выехал сразу же, как получил послание. Дороги раскисли. В такой дождь быстрей не проедешь. Но тебе следовало послать за мной раньше — эти припадки, безумие. Давно она в таком состоянии?
— Безумие? Это вдова Кэтлин тебе так сказала? — возмутился Ян.
— Это я сказал твоему отцу, и надеюсь, со мной ты не станешь спорить.
Дверь на лестницу отворилась, в тёмном проёме возник отец Ремигий.
— Сын мой, большую часть своей жизни я провёл, напутствуя умирающих. Многие, особенно старики, бредят перед концом. Возвращаются в прошлое, принимают жён за матерей или думают, что сражались с кем-то вчера, хотя это случилось годы назад. Для умирающего путаются прошлое и настоящее, он мечется от одного к другому, и не всегда можно понять, где его рассудок.
— Моя мать не безумна и не стара, — горячо возразил Ян.
— Не стара, — согласился отец Ремигий, — но, если ты наберёшься терпения и дашь мне закончить, я объясню, почему считаю, что Эдит безумна, а не в бреду. В отличие от стариков, она болтает о том, чего никогда не было, о пороках и извращениях, о которых при жизни не имела понятия. Она кричит, что черти смотрят на неё из-за полога кровати, крадутся сквозь щели в ставнях. Она…
— Но червь безумия поражает лишь разум, не тело, — перебил Ян. — А она говорит о яде. Я видел, как она корчилась, держась за живот. Видел, как она чахнет. Яд заставляет её видеть ужасы. Причиной подобной агонии могут стать сонная одурь{25}, аконит или даже корень мандрагоры.
— И подобные яды смертельны, — твёрдо сказал священник. — Если бы госпожа Эдит приняла что-то подобное, то скончалась бы за пару часов, а не мучилась бы так долго. Их эффект известен врачам, в частности, Хью Баюсу. Он сейчас же узнал бы признаки.