Как Роберт ни был измучен, он бросился наверх, перепрыгивая через ступеньки, но чуть помедлил перед закрытой дверью, внезапно испугавшись того, что за ней увидит.
Должно быть, Кэтлин услышала его шаги — она распахнула дверь прежде, чем он успел коснуться защёлки. Она просияла при виде него, и он на миг почувствовал удовольствие от радости на её лице.
— Я говорила дорогой Эдит, что вы придёте, — прошептала Кэтлин. — Она уснула, — она указала на деревянную перегородку, отделявшую спальню от солара.
Роберт открыл дверь и на цыпочках вошёл, так тихо, как только возможно для человека его веса. Несмотря на сырой и холодный вечер, в комнате было жарко и душно от дыма древесного угля, тлеющего в двух жаровнях по обе стороны кровати.
Отец Ремигий стоял на коленях на подушке перед статуей Пресвятой Девы и нескольких святых, разместившихся на столике в углу комнаты. Голову он опустил на молитвенно сложенные руки. Священник обернулся на звук открывшейся двери и тяжело, со стоном, поднялся на ноги. Он поспешил навстречу Роберту, схватил за руку и потащил в дальний от кровати угол.
— Мои молитвы услышаны, — прошептал он. — Вы вернулись.
— Как моя жена? — спросил Роберт, стараясь освободиться от хватки маленького священника.
— Час её смерти уже совсем близок. Теперь нам следует позаботиться о её душе, ведь для её тела ничего уже сделать нельзя. Госпожа Кэтлин просто святая, — отец Ремигий бросил на неё благодушный взгляд. — Она извелась, день и ночь ухаживая за вашей бедной супругой. Даже служанке не позволяла помочь.
Роберт молча кивнул. Он прошёл к постели, отодвинул закрывающие её портьеры. Если бы он не знал, что там лежит его жена, он ни за что не узнал бы её. Она как будто уменьшилась в размерах. Очертания тела едва угадывались под толстым одеялом.
Запястья Эдит были закреплены у кроватных столбиков полосками льняной ткани, и к своему ужасу, Роберт увидел, что почерневшие от запёкшейся крови губы растянуты вокруг деревяшки, зажатой между поломанными зубами. На месте её удерживала кожаная повязка. Исхудавшая грудь поднималась и опускалась с громкими хрипами.
— Господи, что они с тобой сделали? — Роберт ухватил кожаную повязку, чтобы убрать кляп, но священник поймал его запястье и отстранил руку.
— Деревяшка нужна для её же защиты. Временами она так страдает, что рвёт свою плоть, кусает губы, кричит, что голова в огне, а во внутренности вгрызаются демоны. Когда её охватывает судорога, она прикусывает язык так, что ртом идёт кровь, и так стискивает челюсти, что зубы крошатся.
Неверной походкой Роберт отошёл от постели, широко распахнул оконные створки и высунулся наружу, глядя в ночное небо, жадно глотая холодный воздух и наслаждаясь падающими на горящую кожу холодными дождевыми каплями.
Наконец, ему удалось взять себя в руки, и он опять обернулся. Кэтлин, как раз зажигавшая свечи, подняла на него взгляд, лицо омывал мягкий жёлтый свет. На ней было простое, изящно скроенное платье красновато-коричневого цвета, юбку покрывал белый передник. Тёмные волосы поблёскивали под алой сеткой. Роберт чуть не заплакал от контраста между ней, с нежной улыбкой отвечающей на его взгляд, и существом, лежавшим в постели.
— У неё случился очередной приступ как раз перед вашим прибытием, мастер Роберт. После них она обычно так измучена, что часа два не может очнуться. Вы долго были в пути, дрожите от усталости. Пока она спит, вам следует отдохнуть и поесть. Я побуду с ней, как всегда, и позову вас, как только она очнётся.
Забота о нём показалась Роберту такой трогательной, что он обнял бы её и поцеловал, если бы здесь не присутствовал отец Ремигий. Поэтому он лишь отвесил формальный поклон.
— Госпожа… я у вас в неоплатном долгу. Отец Ремигий не ошибается, утверждая, что вы святая.
Он и не понимал, как устал, пока Кэтлин об этом не упомянула. Силы как будто внезапно его покинули, и энергии не осталось, даже чтобы стоять.
— Пожалуй, я бы поел… Но ведь вы позовёте меня, если ей станет лучше, или…
— Разумеется.
Роберт опять опустил взгляд на маленькое жалкое тело в огромной кровати. Он осторожно коснулся пергаментной кожи на запавшей щеке жены. Она казалась такой хрупкой и слабой, что страшно даже приласкать, чтобы не причинить вреда.
— Я скоро вернусь, дорогая, — ласково сказал он. — Отдохни.