Потом он поглядел на Жорку Питомникова и добавил:
— Если вы с ним друзья (и он указал на меня), подожди его, пожалуйста, в парадной или на улице — мне нужно поговорить с ним наедине. С глазу на глаз. Тебе не трудно, я надеюсь?
Я поглядел на Жорку, сделал так губами и плечами пожал, мол, понятия не имею, в чём тут дело, а малышня уже вопя убегала из комнаты, и Жорка тоже пошёл, сказав, что дождётся меня на улице.
Когда комната опустела и остались только мы вдвоём, Никодим Давыдович и я, он велел мне сесть и долго молча ходил по комнате вокруг меня.
— Не знаю, как и начать, — сказал он, вдруг посмотрев мне прямо в глаза. Я сидел.
Он ещё немного походил по комнате, потом быстро подошёл ко мне, положил мне руку на плечо, опять поглядел прямо в глаза, после отпустил меня, отвернулся и сказал:
— Я боюсь, что ты мне не поверишь. — Он так и стоял спиной ко мне, так и говорил, на меня не глядя. — Я, между прочим, и сам не всё понимаю, как это сразу может так быть, но… — Он замолчал ненадолго и, так и не повернувшись ко мне, закончил: — Поверь мне, поверь мне, пожалуйста, на слово, хотя, если ты и поверишь, ты не придашь этому никакого значения, но… у тебя, братец, замечательный звук, — и повторил каким-то особым голосом: — да-а, замечательный звук!
Тут же он быстро повернулся ко мне и заговорил почти скороговоркой:
— Тебе не понять, никак не понять, что это значит. Я не могу сообразить только, хорошо или плохо, плохо или хорошо, что ты этого не понимаешь. Может, это и к лучшему? А может, ты и понимаешь? Не знаю. Прекрасный звук! Да знаешь ли ты, братец, что это такое? Это… это… дар, особый дар. Прекрасному звуку нельзя научиться, хорошему — да, можно, но прекрасному — никогда, его надо иметь. И ты его имеешь. Любой настоящий музыкант отдал бы полжизни, чтобы иметь такой звук, как у тебя. Я ничего не понимаю! Ты ведь впервые в жизни держал в руках инструмент, ведь так?
— Да, — сказал я. — Впервые.
— Иди, — сказал он. — Я верю. Ай! Да если даже ты говоришь неправду, если даже и не впервые, какое это имеет значение?! Иди и обязательно-обязательно приходи в среду. Запомни, я жду тебя. Иди.
Я встал, попрощался с ним и вышел.
— Ну что? — спросил Жорка. — Чего он от тебя хотел?
— Знаешь, — сказал я. — Он говорит, что у меня… знаешь что? — замечательный звук!
Мы переглянулись и оба захохотали.
— Вот что, — сказал Жорка. — Заскочим ко мне. Чайку попьём, а главное, я покажу тебе пару кроликов, очень хороших, я вчера приобрёл.
Я вдруг подумал, что он ничего себе парень, довольно общительный, но не приставала, нормальный, симпатичный парень, и я согласился.
До сих пор ума не приложу, как это вышло и кому пришла в голову эта сумасшедшая идея — пригласить меня в состав редколлегии стенной школьной газеты, но факт остаётся фактом: меня пригласили.
На перемене в класс пришла Евгения Максимовна (я как раз дежурил с Кудей), Кудю она послала с каким-то поручением в учительскую, а мне с ходу изложила это гениальное предложение членов редколлегии.
— Пойми, — говорила Евгения Максимовна, а я стоял и качал головой из стороны в сторону: не хочу, не хочу. — Ведь это очень почётно — их предложение. И для нашего класса это почётно. Посуди сам: в редколлегии школьной стенной газеты все, понимаешь, все ребята из старших классов — восьмых, девятых, десятых. Есть ещё одна девочка из седьмого — тоже случай исключительный (особо талантливая девочка, подумал я), из шестых классов — ты один, — случай редчайший.
— Зачем я им? — сказал я. — И почему именно меня? Почему не Цыплакова, например, у него по русскому сплошные пятёрки, а у меня и тройки проскакивают, вы же знаете?
— Да пойми же ты, — сказала Евгения Максимовна, — что всё решила твоя заметка. Я, конечно, её читала, и она Мне очень и очень понравилась, но они просто пришли в восторг, и я их понимаю, у тебя верный глаз и очень хороший стиль, ты пишешь свободно и просто.