— Вы из России?
— Да, — холодно ответил Векляр.
Генерал снова взял себя в руки, закурил и начал расспрашивать:
— Как она умерла?
Они знали, конечно, больше, чем ему удалось выудить у них. Последние два года мать уже не шила, жила в нищете. Продавала кое-что из сада, но денег все равно не хватало. Долго болела, врач был только раз, пришел, выписал рецепт и махнул рукой. Это был единственный в Боровице старенький доктор.
— Это я его позвала, — воскликнула женщина, — сбегала за ним, заплатила! Ее все называли «большевичкой», в костел она не ходила, так кому же о ней было заботиться!
— И когда же она умерла?
— Ночью, поздно ночью. Утром заглянула к ней, а она лежит, бедняжка, неподвижно, лицо как у живой и руки…
— Что — руки?
— Тонкие такие, хрупкие, как две былиночки…
— Значит, умирала в одиночестве?
Женщина молчала.
— Я спрашиваю: в одиночестве?
— Нет, — ответил за нее паренек, — не в одиночестве. С ней был один старичок, ее старый знакомый…
— До войны в тюрьме сидел, — добавила женщина.
— Фамилия?
Молчание.
— Назовите фамилию!
— Овчарский Клеменс. Сейчас живет в Люблине.
Векляр записал. Взглянул на часы. Он был уверен, что теперь женщина начнет говорить сама.
— Эту избу, — закричала она, — мы заняли законно! Были у нотариуса и у бургомистра… Еще при немцах. Те сказали: наследников нет, можете занимать, впрочем, пусть только объявятся… Не сердитесь, пан генерал, извините, но это — старая халупа, всего две комнаты. Одну ваша мать сдала мне… Мой муж, — поднесла платок к глазам, — погиб в сентябре тридцать девятого. Ваша мать была мне должна, много должна…
— Ну хватит, — сказал генерал.