— Смотри внимательно на берег.
Да, там были следы недавней трагедии — разрушенные домишки, мусор, лодки, закинутые далеко на сушу и разбившиеся...
Ленка спрятала лицо в ладони. Аполлон отвернулся к морю.
— Непростое зрелище? — Кирилл уже не скрывал злобы. — Вы двое безответственных... Дети вы, короче.
— А нельзя как-то всё вернуть? — спросил Аполлон.
— Я не бог всемогущий, — печально ответил дядя. — Я наседка, которая многие века высиживала это вот здоровенное яйцо, а вы его колотите, как сраная мышка из сказки.
— Так! Так-так-так! — Ромашкин энергично потёр виски, сделав несколько шагов по площадке, венчавшей утёс. — Что-то у нас всё очень серьёзно пошло. Блин, сначала я подставил Троянцев... Теперь ещё это... Но ведь я же не знал! Мне трезубцем руку проткнули, больно было до одури! Да и вообще здесь всё ненастоящее. Легенды и мифы Древней, мать её, Греции...
— Ну и дерьмо же ты, — сказал Кирилл и исчез.
Ленка, беззвучно плакавшая всё это время, разрыдалась.
— Я это всё вижу! — задыхаясь, прокричала она. — Я же пифия! Мы их... всех...
Аполлон обнял подругу, прижал к себе, а потом смотрел и смотрел на море и дальше — на прячущуюся за лёгкой дымкой линию горизонта.
XLI
Нечего думать с куриными мозгами
о масштабах вселенной!
Преподаватель военной кафедры
— Я не верю, что они ушли навсегда, — сказала Афина, когда стихли восторги по поводу исчезновения чужаков.
Боги стали возражать, легкомысленная Афродита замахала на Палладу белыми руками. «Курица», — подумала Афина.
Сидевший на золотой скамье Зевс, который тоже не разделял всеобщего веселья, впрочем, как и Гера с Посейдоном и Аидом, спросил:
— Почему же, многомудрая дочь моя, ты ждёшь их обратно?
— Мы не можем продолжать нежиться в этих сияющих хоромах, зная, что в любой миг эти чужаки могут вернуться и довершить разрушения, отец.
Сегодня Паллада, одетая в боевой доспех, в сверкающем шлеме и с копьём в руке, выглядела особенно прекрасно, и боги любовались дочерью Тучегонителя — кто-то бескорыстно, как милая Геба, а кто-то и с ревностью, как та же Артемида, которой частенько не хватало спокойствия Афины.
Громовержец жестом позволил дочери продолжить, и она развила мысль: