— И какими? Нет! С самого начала начни.
— Ну шел я с дому. Пинжак новый одягнул. На спуске у пивной — троица догнала. Один борзый такой мне и говорит: «Гони мужик деньги, а то — порежу…». И нож достал. Ну я ему и ответил стихами:
Сёма сказал и замолк. Некоторое время мы потрясенно молчали — переваривая.
— И шо? — наконец не выдержал Шац.
— Шо…? — Семен двумя пальцами потрогал губу. — Он говорит: «Не понял…? Это ты меня посылаешь что ли?».
— А ты?
— А ему почти как Маяковский ответил. Денег моих пролетарских захотел?!
Нако-ся выкуси!
— Ну???
— А он на меня и кинулся…
— Ну???
— А я ему в морду… и потом и остальным. Рукав вот оторвали, — Семен огорчено продемонстрировал прореху на плече.
Он был искренне больше огорчен прорехой, чем тем, что его там вполне реально могли зарезать.
— … пришлось бросить их — прямо там у двора.
— Почему?
— Хиба ж я их зараз унесу один? Тамо в тенечке и лежать.
— А сюда ты зачем пришел?
— Так узнать хотел, чего с ими дальше делать?
— Семен. Я прямо таки удивляюсь на вас? Такой культурный человек, — Генрих, поднял палец в подтверждение своих слов. Сёма, услышав похвалу, смущенно зарделся. — Стихи опять же знаете… — с абсолютно каменной мордой продолжал проникновенно вещать Шац. — А таких простых вещей не понимаете? Зачем сюда их нести? Порок — наказан! И прямо на месте! — с пафосом произнес он последнюю фразу… и тут же убавив яркость, деловито осведомился. — Они там живые?
— Тю-у…! Скажешь тоже. Полежат немного, да и всэ… пьянючие они.
— Вот пусть останки несостоявшихся «осквернителей» тела нашего артиллериста — там и останутся, — подтвердил я мнение Шаца. — Вот и пусть там лежат, где остались. По такой жаре бродить — себе дороже.
— Файный ты хлопец, Сёма, — продолжил Генрих. — А главное — ученый. А откуда ты такие стихи знаешь?