– Представьте себе, как мы страдали, видя эту… мерзость. Я очень, очень боялась за мужа. Первые недели после первой попытки были для нас ужасными. Поль превратился в безвольное существо, напичканное антидепрессантами и нейролептиками.
– Я понимаю, о чем вы.
– Что до меня, я как‑то жила, но все стало так сложно… Со временем депрессия Поля превратилась в настоящее наваждение. Он звонил жене жандарма, выслеживал их ребенка возле школы, пугал их, это был настоящий ад. К нам много раз приезжала полиция. Потому что… этот подлец Бюрло подал жалобу на Поля, вы представляете? Убийца жалуется на жертву! Мразь, он даже явился к нам с угрозами. Здоровенный такой… – Лоранс Бланшар словно переживает свое прошлое. – Эта тварь, Бюрло, смотрел нам в глаза и улыбался. Я никогда не смогу забыть его улыбку. Он настоящий дьявол.
– И как ваш муж пережил это?
– Депрессия возобновилась. Вы знаете, с депрессиями всегда так, они проходят, потом начинаются снова, без предупреждения, как навязчивая мелодия. Мы переехали сюда, под Амьен, чтобы быть подальше от Бюрло, от страшных воспоминаний. В конце концов депрессия прошла, прошли и мысли о мщении или о преследовании. Через три месяца после оглашения приговора и, следовательно, после того, как Бюрло отпустили, Поль стал «нормальным» и даже почти…
– Счастливым?
Она слегка качает головой. В глубине души она таит что‑то, чего не понимает.
– Ну, я не стала бы заходить так далеко. Но он снова начал радоваться жизни. Он захотел уехать на три месяца в Австралию, он… он всегда мечтал побывать там. И… мы сделали это, мы уехали на три месяца. Я хотела, чтобы он пришел в себя.
Люк смотрит на кофейную гущу на дне чашки. Говорят, что по ней можно предсказать будущее, но он читает только свое прошлое. Черное прошлое, гонящееся за ним по пятам.
– И как там было, в Австралии?
Она холодно смотрит на него:
– Вам станет лучше, если вы узнаете, чем мы там занимались?
Люк мотает головой:
– Вы правы. Простите. Итак, вы вернулись из Австралии…
Какое‑то мгновение Лоранс колеблется. Она, безусловно, отдает себе отчет в том, что раскрывает свою жизнь перед неизвестным. Она идет в кухню.
– Еще кофе?
– Да, пожалуйста.
Вернувшись с новой чашкой, она спокойно продолжает свой рассказ:
– Когда мы вернулись во Францию, Поль хорошо себя чувствовал, я тоже. Он снова стал искать работу, поговаривал о переезде в Париж. По‑прежнему каждый день говорил про Амели, но никогда не упоминал Бюрло. И вдруг, совершенно случайно, когда мы обедали с бывшими соседями, мы узнали, что жандарм пропал.
Вот оно. Люк с трудом может говорить:
– Пропал?
– Да, испарился, по‑моему, в начале две тысячи пятого. Да‑да, в январе две тысячи пятого, потому что из Австралии мы вернулись в феврале.
Прошло почти три года. Люк не может в это поверить.
– Вы не представляете себе, что могло случиться?
– Никто не знает, что с ним. Тела не нашли, ничего не нашли. Самоубийство? Невозможно, ведь Бюрло был этаким крепким орешком, жандарм в чинах, с таким взглядом, от которого стынет кровь, понимаете? Уехал из страны? Никто не знает. Ни мы, ни полиция. Просто необъяснимо. Может быть, за всем этим стоит государство? Кто знает, что могут замышлять военные.
Люк сжимает губы. Исчезнувший почти три года назад Бюрло находится в палате А11 в клинике Фрейра в Лилле, в состоянии кататонии, каталепсии и совершенно истощенный.
– А… А ваш муж? Как он это воспринял?
– Через четыре месяца после того, как мы узнали, он бросился под ваш поезд. И… хуже всего то, что мне следовало что‑то заподозрить, понять, что что‑то не в порядке.