Скажите, что вы не держите зла, что… что это не я убил вашего мужа. Я нуждаюсь в вашем прощении.
Лоранс пытается улыбнуться, но лицо искажает скорбная гримаса.
– Ну конечно, вашей вины тут нет. Ничьей вины нет. Мне не за что вас прощать, вы не виноваты.
В ее голосе не слышны настоящие чувства. Она уже сняла траур, она сумела запечатать урну со своими трагедиями и похоронить ее в самой глубине собственной души. Смерть мужа, смерть дочери теперь стали лишь воспоминаниями; конечно, они причиняют боль, но уже не будоражат ее.
– Я читал газеты. Я знаю про вашу дочку, Амели. И про суд над жандармом Бюрло, которого отпустили в конце две тысячи четвертого… Все из‑за этого? Из‑за этого ваш муж покончил с собой? Потому что отпустили убийцу вашего ребенка?
– Послушайте, месье, мне жаль, что с вами такое происходит, но…
– Мне это очень важно. Прошу вас. Вы знаете, что такое синдром посттравматического стресса? Это психическое заболевание, и я… у меня оно очень сильно проявляется. Я больше не могу входить в поезд… у меня был один несчастный случай, но я переживаю его каждый день, каждую ночь, потому что он мне снится в кошмарах. Мой… Мой психиатр сказал… что человек, погибший под колесами моего поезда, должен обрести лицо, я должен представить себе его, чтобы потом он меня отпустил. Пока это лицо останется для меня белым пятном, пока я не пойму, что бросило вашего мужа под мой поезд, я… я не поправлюсь… Простите, мадам, я…
Лоранс Бланшар медленно прикрывает глаза в знак того, что понимает.
– Синдром посттравматического стресса… Я не знала, что это так называется. Много лет назад одна моя подруга на мопеде врезалась в автобусную остановку. И с ней было точно то же самое, что и с вами. Она все время переживала один и тот же эпизод. Входите…
Она предлагает ему кофе. Люк рассматривает обстановку деревянного дома – балки, теплые тона, изящные линии. Никаких резких углов, гладкая, спокойная жизнь, отшлифованная до блеска, чтобы стереть все следы прошлого.
Лоранс приносит две чашки. Люк жадно набрасывается на свой кофе, отхлебывает большой глоток. Вдова кладет на стол старую фотографию. Люк берет ее дрожащими руками. Поль Бланшар… Загорелое лицо, зачесанные назад темные волосы, улыбка. Лоранс начинает рассказ:
– После смерти Амели у Поля почти сразу началась депрессия. Это был наш единственный ребенок, вы понимаете?
– О, конечно. Конечно, я понимаю вас.
– Длинный, длинный туннель, из которого он не мог выбраться, не только потому, что потерял дочь, но… но еще и потому, что по делу Александра Бюрло никак не выносили приговор. Вы же понимаете, что он многого ожидал от суда. Прокурор требовал семи лет… Это очень мало, но Поль в конце концов согласился с таким сроком. Он знал, что это разрушит и карьеру убийцы, и жизнь его семьи и что невредимым из тюрьмы он не выйдет.
«Убийца…» Правильное слово. Тот или та, кто лишает вас семьи, не может называться по‑другому.
Лоранс бесконечно размешивает кофе. Поняв, что она отвлеклась, Люк возвращает ее к разговору:
– И значит, Бюрло отпустили…
– Это было как удар ножом. Мир уже рухнул, а теперь обрушились и его остатки, все пропало. Да, именно так – все пропало, ничего не осталось. Первый раз Поль попытался покончить с собой, наглотавшись лекарств.
Люк сжимает чашку. Он‑то предпочел вскрыть себе вены. Как римский император. Женщина встает, уходит и возвращается со старой газетой.
– Посмотрите…
Фотография в местной газетенке, датированной днем суда: из здания суда выходит улыбающийся жандарм. Заголовок гласит: «Улыбка правосудия».
– Представьте себе, как мы страдали, видя эту… мерзость.