Мы спешились перед большими, расписанными огненными красками воротами, надели деревянные башмаки и кимоно, несколько раз упали ниц и стали ждать, когда ворота откроются.
Бесшумно и медленно, почти незаметно, они наконец открылись, и мы оказались в середине круглого небольшого двора, устланного камнем с вкраплениями перламутра и драгоценных камней. В центре высилась огромная статуя Будды. Выражение на его лице было строгим и в то же время нездешним. От Будды исходило ощущение покоя, какого я не знал никогда. Я чувствовал, как влечет меня в круг блаженства. Вся Вселенная пришла к экстатическому молчанию.
В одном из скрытых арочных коридоров появилась женщина. Она была одета в ритуальное платье и несла священный сосуд. По мере того как она приближалась к Будде, все вокруг вдруг стало преображаться. Женщина двигалась танцевальным шагом в такт странной аритмичной музыке, резким стаккато, производимым стуком дерева, камня или железа. Из каждого дверного проема выступили танцовщицы, они несли наводящие ужас стяги, их лица скрывали безобразные маски. Окружив Будду, они затрубили в огромные полые раковины, рождая поистине неземные звуки. И вдруг они мгновенно исчезли, а я остался во дворике один на один с огромным животным, напоминавшим быка. Животное лежало, свернувшись на железном алтаре, более похожем на сковороду. Теперь я видел, что это не бык, а Минотавр. Один его глаз был мирно закрыт, другой взирал на меня с неожиданным добродушием. Неожиданно этот огромный глаз стал мне подмигивать, игриво, флиртующие, словно женщина под уличным фонарем в каком-нибудь непотребном квартале города. Подмигивая, оно все более удобно укладывалось на своем подиуме, словно добровольно готовясь к поджариванию, затем закрыло свой глаз, притворяясь, будто не прочь вздремнуть. Однако время от времени веко на чудовищном шаре подрагивало, продолжая, по-видимому, подмигивать мне даже во сне.
Мучительно медленно, на цыпочках я приблизился к монстру. Когда до алтаря, который, как я теперь отчетливо видел, имел форму сковородки, оставалось всего несколько футов, я с ужасом обнаружил маленькие язычки пламени, лизавшие его снизу. Чуть пошевеливаясь, Минотавр, казалось, зажаривался в собственном соку - испытывая от этого чувственное наслаждение. То открывая, то закрывая свой огромный глаз. В котором светилось неподдельное лукавство.
Приблизившись еще ближе, я ощутил исходивший от маленьких язычков жар. И уже чувствовал запах паленой кожи. Парализованный ужасом, я застыл в неподвижности, и по мо ему лицу ручейками сбегал пот.
Но вот одним грузным движением, опираясь на свои задние конечности, животное село. Меня чуть не стошнило от ужаса: я заметил, что у Минотавра три головы. И все три пары Широко раскрытых глаз искоса на меня взирали. Скованный страхом, я угрюмо наблюдал, как отпадала с боков животного обгоревшая кожа, обнажая под пей белую и гладкую, точно слоновая кость, плоть. Постепенно побелели и головы, на которых от того лини» ярче засветились отливавшие киноварью носы и ноздри и окаймленные кругами синего кобальта глаза монстра. На каждом лбу чернело по звездочке; они мерцали, как настоящие.
По-прежнему балансируя на задних ногах, монстр запел, поднимая головы выше, откидывая гривы, вращая всеми своими чудовищно косящими глазами.
- Матерь Божья! - пробормотал я по-польски, готовый к моментальной отключке.
Песня, поначалу звучавшая как странный экваториальный распев, становилась все более узнаваемой. С искусством, поистине сверхъестественным, монстр легко и быстро переходил из регистра в регистр, с одной тональности на другую, пока наконец чистым и сильным голосом не запел наш "Звездно-полосатый стяг". И под звуки гимна прекрасная белая плоть Минотавра стала менять свой цвет на ярко-красный, а затем синий. Черные же звездочки на лбах стали золотыми: они сияли, как семафоры.
Мой мозг, не успевавший фиксировать столь озадачивающие метаморфозы, похоже, отказался служить мне. А может быть, я действительно упал в обморок. Во всяком случае, в следующий миг я понял, что Минотавр исчез вместе с алтарем. А на прекрасном лилово-розовом плитняке, на котором пылающими звездами сияли драгоценные камни, исполняла танец живота обнаженная женщина со сладострастными формами и ртом, похожим на свежую рану. Ее пупок, увеличенный до размера серебряного доллара, был окрашен живым карминным цветом; на голове ее сверкала тиара, а запястья и лодыжки были схвачены браслетами. Голую или закутанную в грубое полотно, я бы узнал эту женщину всюду. Ее длинные золотые волосы, ее яростные глаза нимфоманки, ее сверхчувственный рот безошибочно свидетельствовали, что передо мной не кто иная, как Хелен Рейли. Не надели ее общество - или природа - столь яростным собственническим инстинктом, сидеть бы ей теперь в Белом доме с Чарли, который ее покинул. И быть бы ей Первой Леди нашей Благословенной Страны.
Однако времени на размышления мне было не дано. И ее, по-прежнему обнаженную, еще пахнущую потом и благовониями, запихнули в самолет вместе со мной. И мы снова летели - без сомнения, в Вашингтон. Я предложил ей мое кимоно, но она от него отмахнулась. Спасибо, ей удобно и так. Она сидела напротив меня, подняв колени чуть не до подбородка и бесстыдно раздвинув ноги. Сигарету изо рта она, можно сказать, не вынимала. Интересно, что скажет президент, то есть Чарли, когда увидит ее в таком виде? Чарли, который всегда говорил о ней только как о похотливой и ни на что не годной шлюхе. Но как бы то ни было, я с заданием справился. Я вез ее домой, вот что важно. Наверное, теперь Чарли вознамерится получить тот персональный развод, разрешить который вправе один папа римский.
В течение всего полета она не переставала смолить сигарету за сигаретой и не меняла бесстыжей позы; она пялилась на меня, строила глазки, трясла своими необъятными сиськами, временами даже ублажая себя рукой. Для меня это было чересчур: пришлось закрыть глаза.
Когда я открыл их снова, мы поднимались по ступенькам лестницы Белого дома, а шпалеры президентских охранников отгораживали обнаженную фигуру президентской супруги от посторонних взглядов. Я шел за ней сзади, с восхищением наблюдая, как она покачивала при ходьбе своими низко висящими ягодицами. Не знай я, кто она такая, я принял бы ее за одну из танцовщиц кордебалета Минского,., или даже за самое Клео.
Как только дверь Белого дома перед нами распахнулась, я удивился так, как никогда еще не удивлялся в моей жизни. Нет мы не вступили в кабинет, где я был принят президентом нашей великой республики, - мы попали в одну из комнат в доме Джорджа Маршалла. Почти всю ее в длину занимал стол колоссальных размеров. На дальних его концах стояло по массивному канделябру, а за столом сидели одиннадцать мужчин, каждый со стаканом в руке, они очень напоминали мне восковые фигуры мадам Тюссо; нужно ли добавлять, что это были одиннадцать членов нашего клуба, некогда именовавшие себя «мыслителями»? Незанятое двенадцатое кресло предназначалось, должно быть, мне.
Во главе стола сидел наш экс-президент Чарли Рейли, с противоположной стороны - наш нынешний президент Джордж Маршалл. По условному сигналу члены клуба торжественно поднялись, подняли стаканы и разразились громогласным приветствием.
- Браво, Хэл! Браво! - кричали они. И после этого спикировали на нас, подхватили Хелен за руки и за ноги и бросили ее на церемониальный стол. Пожимая мне руку, Чарли благодарно повторял:
- Отлично сработано, Хэл! Отлично сработано! - Я пожал руки всем по очереди, подавая каждому наш старый сигнал - щекоча ладонь указательным пальцем. Все мои друзья отлично сохранились - я говорю «сохранились», потому что, несмотря на теплоту и сердечность их приветствий, во всех них было что-то искусственное, что-то от восковых мумий. И все-таки я им ужасно обрадовался. Все, все как в старые времена. Вот Беккер с его потертым футляром для скрипки, вот Джордж Гиффорд, как всегда тощий и осунувшийся и как всегда гундосящий; вот Стив Хилл, вечно выпендривающийся здоровенный и шумный малый; вот Вудрафф, Макгрегор, Эл Берджер, Гримми, Отто Кунст и Фрэнк Кэррол. Я был так рад снова повидать Фрэнка Кэррола! У него были глаза цвета лаванды и длиннющие ресницы, как у девушки. Он говорил тихим и мягким голосом, вкладывая свои чувства скорее во взгляд, нежели в интонацию. Странный гибрид священника с жиголо.