– Чорьть-те што, какие зубы белые, как белоглиняные! Мне бы дал, а то у меня спорченые! – не устает восхищать Пушкина вторая девица.
– И «чорьть-те што» хорошо! В какой же это губернии так говорят? Постой, постой, сейчас вспомню!
И Пушкин щелкает пальцами, вспоминая.
– Она кирсановская мещанка родом, – приходит первая ему на помощь.
– Ну вот, я и хотел сказать – Тамбовской губернии! Значит, Баратынского землячка!
– А губы какие красные! – продолжает разглядывать потомка арапа кирсановка.
В тон ей тянет Пушкин:
– А баки какие длинные!.. Ну, хорошо, познакомились! Тебя как звать? Катя?
– Угадал мое имя! – восхищается первая, которая с Дельвигом.
– А я и вовсе Варя, – сообщает вторая.
– Ну хорошо, я прекрасно… Катяваря, Варякатя, Варякатя с Катяварей… Дельвиг!.. А хороши ведь, а? Весьма непосредственны!
– Чтой-то мы ему не по нраву? – спадает с тона первая девица.
– Говорят тебе, ему уж наша сестра коленки все отсидела, – повторяет свое вторая.
Пушкин хохочет.
– Ха-ха-ха! А ведь правда! Коленки у него действительно отсижены, а так он малый ничего, веселый… Он разойдется!.. Дельвиг, угощай свою даму! Что ты устремил на нее созерцательный взор? Ей-богу, она очень мила!
– Сразу видать, что из немцев: по-нашему говорить не может, – пытается задеть Дельвига вторая девица, чем веселит Пушкина.
– Ха-ха-ха! Посмотри ты, какой у них глаз наметанный!
Дельвиг же, вдруг пораженный, упорно глядит на вторую девицу и говорит тихо:
– А знаешь, она очень… очень похожа на Сониньку! Даже страшно!
И в подлинном испуге, дрожащей рукой тянется он за очками.
Пушкин подхватывает это, останавливая его руку:
– Точь-в-точь сестры! Я, знаешь ли, тоже удивлен! А что, если они дочери одного отца? Только одна – законная, другая – беззаконная… Но я ведь могу тебе ее уступить… Подсунь мне свою Катюварю, а себе возьми эту Варюкатю!
– Нет, что ты, что ты! Страшно!.. Послушай, я лучше пойду домой!
Дельвиг пытается подняться, но Пушкин не позволяет ему подняться.
– Что ты? Что ты? Надень очки и сиди!
Он достает очки с подоконника и подает Дельвигу. Тот поспешно их надевает и глядит на вторую девицу.
– Ну что, Тося? Похожа на Сониньку?
У Дельвига обрадованный вид:
– Нет! Совсем нет!.. Ни малейшего сходства!
– Ну, вот то-то же… Налей-ка вина своей Варекате! Она, право, хорошенькая!
Дельвиг наливает ей вина дрожащими руками и бормочет:
– Как я испугался!.. Как много показалось скверного!.. Выпьем?
И он нежно гладит свою девицу по острому плечу.
– Давно бы так! Явственный немец, не знает, как с девицами обращаться! – поощряет его первая, отчего Дельвиг впадает вдруг в игривый тон:
– Я не знаю? Не-ет! Я знаю! Я-то знаю!.. А ты посмотри, какие у этого барина когти! Видишь?
И показывает на ногти своего друга.
– Батюшки-господи! Как у черта! – всплескивает руками первая и кричит подруге: – Варька, гляди!
Удивляется, шлепая в ладоши, и другая:
– Мамушки! А я не заметила!.. Как у черта!
А Пушкину весело:
– Ха-ха-ха! И где они видали черта? Вот счастливицы! А мне ведь никогда не случалось!
– И зачем такие отпустили? Ножниц, что ли, нет? Приходи ко мне, я дам! – советует первая девица.
– У чертей, признаться, таких когтей я тоже не видал, а вот у одного покойника случилось видеть… Это я в Ревеле… не знаешь, есть такой город у нас – Ревель? – обращается к своей Катеваре Дельвиг.
– Я слыхала! – заявляет другая.
– Ну вот… В Ревеле, в старом соборе… В нем уж теперь не служат, и это не русский собор… И вот в нем лежат такие мощи…
Но первую девицу возмущает такая явная нелепость:
– Как это? Не русский собор и вдруг мощи в нем! Вот врет, только не на дурочку напал!
Это веселит Пушкина:
– Ха-ха-ха! А что, брат Дельвиг? Это тебе не лицеисты, чтобы им истории всякие выдумывать!
– Сущая правда! Если бы я это придумал! Сам видел, своими глазами! – убеждает он Катюварю.
– А в очках тогда был или без очков? – справляется та.
– Браво! Ха-ха-ха! Пей! Ма-лад-ца! – кричит Пушкин.
Но Дельвиг продолжает спокойно:
– Был я в очках и отлично все видел… Мощи эти были одного герцога дю-Круа, герцога, понимаешь? – (Тормошит первую девицу.) – Это даже больше чем князь! Но был он великий грешник: не платил никому долгов. И накопилось за ним целых восемьдесят тысяч талеров долгу! И вот духовенство выставило его за такой грех из собора да на мороз! Покойник промерз, как железо… А потом сунули тело его в такую селитряную пещеру!.. селитряную, поняла? Он там проселитрился, как ветчина… Да так и остался, какой был умерши. Только ногти отросли у него, как вот у этого грешника. – (Показывает на Пушкина.) – И лежит он в соборе нетронуто, как вчера умер, вот уж 125 лет! И его показывает там кистер за деньги… Поезжай как-нибудь, если наберешь денег, увидишь.
– Вот соврал-то – недорого взял! – не верит вторая девица, а первая девица, показывая пальцем на Пушкина, хохочет:
– А у этого-то какие же ногти вырастут, как помрет? В аршин, ей-богу, в аршин! Мамочка! Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! – вторит ей Пушкин. – А мне и в голову не пришло такое! Ма-лад-ца! Пей!
– Гитары нет у вас тут? А то бы сыграли… – заученно спрашивает одна из девиц, но раздается стук в двери.
– Никак стучат? – говорит другая.
Кто-то пришел совсем не вовремя, и это сердит Пушкина:
– Какой там еще черт? Вот уж некстати!
Но он встает и идет к двери, запахивая халат.
Тем временем вторая девица справляется у Дельвига:
– Насчет мощей-то немецких соврал али правда?
– Истинная правда, – отвечает, прислушиваясь, Дельвиг.
– Поэтому он святой, этот… князь? – любопытствует девица.
– Первостатейный мерзавец! – отвечает Дельвиг.
Отворяется дверь. Входит Пушкин и с ним Лужин, его знакомец по Москве.
– Г-н Лужин, из Москвы… – возбужденно говорит Пушкин Дельвигу – Это Дельвиг… барон Дельвиг, поэт.
Лужин и Дельвиг подают друг другу руки. Лужин смотрит на девиц, девицы на Лужина.
– А это – Кативари… – продолжает Пушкин. – Они сейчас уйдут… Раздевайтесь! Садитесь.
Лужин, улыбаясь конфузливо, садится было, но тут же встает.
– Нет, я ведь только на одну минуту, Александр Сергеич! И раздеваться не буду, простите! Меня ждут внизу мои… с кем я сюда зашел… Я просто выполняю поручение Вяземского, Петра Андреича… На одном балу видал я м-м Гончарову и дочку ее, Натали…
– Как? Натали, Натали видали? – весь так и вскидывается Пушкин, просияв необычайно.
– Да, и по строжайшему приказу Петра Андреича заговорил с ними о вас, – сообщает Лужин.
– Обо мне?.. И что же? Что они? – меняясь в лице, спрашивает поэт.
– Обе они, и мать, и дочь, передавали вам поклон… Сердечный поклон… это было подчеркнуто мамашей… сердечный!
– Неужели? – попеременно то бледнеет, то краснеет Пушкин.
– Очень им хотелось знать, когда вы соберетесь опять в Москву… – продолжает Лужин.
– В Москву? Вот какое совпадение желаний! Я… Я сегодня ночью собирался ехать в Москву! Я совершенно собрался было ехать в Москву, да вот пришел он… вот пришел Дельвиг и задержал… Родной мой! Какую вы мне привезли радость! – И Пушкин бросается обнимать Лужина.
– Я очень рад, что вас обрадовал, Александр Сергеич!.. Однако мне надо идти к своим… Ждут меня, неловко… До свиданья!
Он прощается с Пушкиным и Дельвигом и идет к двери. Пушкин его провожает.
– Это какой такой мужчина? – спрашивает встревоженно первая девица.
– Не знаю… Из Москвы кто-то, – отвечает Дельвиг.
А вторая девица вдруг запускает руку в конфеты, советуя первой:
– Катька! Бери и ты! Чего сидишь зря? Можно? – справляется она все-таки у Дельвига.
– Бери, бери, ничего… Хозяин добрый, – отзывается Дельвиг.
– Ну, решено! Еду в Москву! – кричит вбегая Пушкин.
– Вот тебе на! Завтра! – удивляется Дельвиг.