– Веселого в нашем разговоре мало…
– Да. Немного, ты прав… Мой Карс скачет и пляшет в Москве на всех балах. «Литературная газета» нам с тобою не удается…
– А забот с нею – выше головы!.. И не лучше ли ее прекратить нам самим? Ведь она никакой прибыли не дает! И черт с ней!
– Зачем же спешить? Ведет ее Сомов и пусть его ведет… Нет в России интереса к литературе, но, может быть, появится? Должен же появиться когда-нибудь, а?.. Но князь Платон Мещерский каков? Вот тебе и архивный юноша! Что, если ему в самом деле удалось, чего не удалось мне! Вот будет афронт! Эх, брат! Давай выпьем за погибшую для нас красоту!
Он перестает кружиться по комнате, хватает стакан, тянется чокаться.
– Я все-таки не теряю надежды, что Сонинька… – упорно глядя не на Пушкина, а в свой стакан, бормочет Дельвиг. – Как же так, подумай! Ведь пять лет общей жизни! Не мало! Литературный труд… Ведь она об этом труде мечтала, когда была девицей. Я доставал ей книги, она много читала… И вот… вот что из этого вышло!
– Знаешь ли что, Дельвиг? Тряхнем стариной, поедем к девкам! Это лучшее лекарство от наших болезней! – вдруг предлагает Пушкин.
– Ну, что ты, что ты! С ума сошел! – пугается Дельвиг.
– Вот тебе на! Чем это плохо? Махнем к Софье Астафьевне! У нее порядочная кунсткамера девиц.
– Ты – другое дело, ты – холост, а я…
– Женат? Что из того? Допустим, что даже ты самый счастливый из мужей, но позволь, позволь!.. Это не ты ли когда-то приглашал к девицам Рылеева, а? Не тебе ли он ответил точно так же: «Помилуй, брат! Я женат!» А ты что ему сказал на это?
– Ну, уж не помню.
– Я тебе напомню!.. Ты тогда был весел и холост, и ты сказал так: «Почему же тебе не съездить к девицам, хотя ты и женат? Разве ты никогда не обедаешь в ресторации, хотя у тебя дома и есть кухня?» Вот что ты ему сказал, покойнику! Это было прекрасно сказано! Позволь мне повторить это тебе же самому!
– Грязь, грязь!.. Дичь! – машет руками Дельвиг.
– И если уж это средство не поможет, то черт тебя возьми!.. Раз ты женился, ты должен был иметь в виду друзей! Это закон, его же не прейдеши!.. Правда, Софья Михайловна была всегда так нежна с тобою, что…
– Ах, у нее такое золотое сердце!.. Послушай, ради бога, никому не говори, что я тебе сказал тут под пьяную руку! Очень прошу!
– Ну зачем же я буду говорить это? Говорить то, что, должно быть, всем и без меня известно, так как мужья об измене жен узнают последними, это старо как мир!
– Но разве же Сонинька мне изменила? Ты разве слышал об этом? – вдруг очень тревожится Дельвиг.
– Ты же сам только что сказал, чудак ты!
– Нет, это только мои предположения… Пожалуйста, сделай из этого тайну! Даешь мне слово? – хватает Дельвиг Пушкина за руку.
– Хорошо, хорошо, отчего же!.. Вот допьем и поедем.
– Мне не хочется никуда отсюда ехать… У тебя тут такой хороший…
– Кабак, ты хочешь сказать? Да, довольно уютный. Кстати, знаешь, как Вяземский сострил насчет Приютина, имения Олениных? «Или тебя Оленины не хотят уже приютить в своем Приютине?..» Но от Олениной, между нами говоря, я отказался сам! Я только разыграл комедию, будто мне отказали. Надо же было пощадить девическую репутацию. Вот почему вышло так, что и Оленины говорят: «Мы отказали Пушкину!» – и Пушкин говорит! «Да, мне действительно отказали!» Черт с ними! Мне-то что? Не мне замуж выходить, а ей. А на меня, должен тебе сказать, напал великий страх, как только я увидел, что и она согласна, и все они согласны… Нет, как хочешь, – свобода, свобода, – разве можно променять ее на какие-то кисейные тряпки и мокрые пеленки? Так, представь, что ты опять свободный казак, и едем к девкам!
И Пушкин обнимает Дельвига, пытаясь стащить его с места, но тот твердит:
– Как хочешь, я не поеду!
– А что же ты намерен делать?
– Буду сидеть здесь, пока ты меня не прогонишь.
– Чтобы я стал гнать моего Дельвига? Нет! Но если Магомет не может прийти к девкам, то девки-то, черт их возьми, могут ведь прийти к Магомету! Отчего нам не пригласить дежурных? Есть ведь такие, что дежурят около трактира! Я сейчас!
И Пушкин делает попытку броситься к двери, но Дельвиг крепко держит его руку:
– Не надо, милый!
– Как это не надо? Надо!.. Но чтобы я сложил свою свободу к ногам Карса, ни за что! Пусть она выходит замуж за Мещерского, пусть ее атакует даже сам царь, который оказался не очень горазд брать настоящие Карсы, а также Шумлы и даже Варны!.. Воин!.. Не-до-ста-точно быть трех аршин росту, чтобы играть роль Петра Великого! Надо иметь еще и гений, о чем цари вообще забывают… Итак, я сейчас скажу, кому надо, ты посиди, подожди…
И Пушкин, высвободившись из рук Дельвига, быстро выбегает из комнаты.
Оставшись один, Дельвиг снимает очки, долго протирает их платком, надевает, осматривается кругом и бормочет:
– Черт, как плохо видно! – снова снимает и протирает, потом лениво пьет вино.
Пушкин вбегает веселый.
– Ну вот, долго ли? Сейчас будут!.. Сказал, чтобы хоть каких-нибудь, рублевых, что ли, все равно. И не беспокойся, мигом будут! По крайней мере, уважать можно: продаются открыто, а не под всяким флером и вздором и фиговым листом! И никаких вопросов о том, как к тебе относится царь, да что ты хотел сказать в стихах «На смерть Андрэ Шенье»! Ка-ку-ю было историю раздули из-за этих стихов! Однако могут начать новую историю из-за двух-трех строчек в каких-нибудь новых стихах… Нет конца! «Бориса Годунова» царь запретил печатать «за тривиальность выражений» и черт знает за что еще! Кажется, просто смута 1605 года напомнила ему «14-е декабря»… Вот, видишь, как хорошо, что я один, как перст! А если бы был женат?
– Стал бы писать оды на тезоименитства их величеств… И так уж твою «Полтаву» кое-кто зовет «Болтавой»…
– О, мой Дельвиг, как ты сегодня желчен!.. Полтава-Болтава… Да, говорят. И я уже слышал это.
Он наливает Дельвигу вина, и тот вдруг с подъемом тянется с ним чокаться:
– Выпьем за то, чтобы с меня сняли очки! Все девицы, все женщины вообще казались мне красавицами, когда я ходил без очков! И какое же страшное… количество… уродов… появилось на свете, когда я надел вот эту гадость!
Он срывает с себя очки и пытается кинуть их на пол; Пушкин хватает его за руку.
– Погоди! Не бей! Они тебе еще пригодятся! А вот когда придут сюда девицы, ты очки сними, потому что едва ли они будут красавицы! Много ли купишь красоты за рубль?
– А они, может, и не придут!
Прислушиваясь к шагам в коридоре, говорит Пушкин:
– Кажется, уже идут!.. Я ведь сказал тебе, что они дежурят у подъезда!
Раздается стук в двери.
– Можно, можно! Входите! – кричит Пушкин.
Раздвигаются драпри я входят две девицы в поношенных бурнусах, в теплых шалях. Быстро оглядывая комнату и двух в ней мужчин, держатся они наигранно развязно.
– А-а! Парочка к парочке – селезень к гагарочке! – говорит первая девица.
– Ого! За вином не посылать, есть! – добавляет вторая.
Быстро раздеваются они, бросая шали и бурнусы на диван.
– Каковы, а? – подмигивает Дельвигу Пушкин.
Дельвиг надевает было по привычке очки, но тотчас же их снимает.
– Лучше без очков!.. Куда бы их сунуть, чтобы не разбили?
Он ищет места для очков и кладет их на подоконник. Первая девица подходит вальковато к столу:
– Ну, здравствуйте, будем знакомы!
Она подает руку Пушкину, потом Дельвигу и не может не вскрикнуть о Дельвиге:
– Ах, белый какой да толстый, похожий на немца! Очень мне такие нравятся!
Стремится, обняв Дельвига, усесться к нему на колени, но он испуганно отодвигает ее на стул рядом.
– Садись-ка вот здесь, красавица, а то у меня колени болят!
– Уж видно какие-то до нас отсидели! – находит что сказать вторая девица. – А мне вот такие кудрявые нравятся! Этот барин как раз посередке по мне! – И она облапливает голову Пушкина.
Она смешит Пушкина и своими ухватками и словечками.
– Ха-ха-ха! Слыхал, Дельвиг? «Как раз посередке по мне»!