15
Хлев у Валентины невелик, и я предложил идти туда только Васеньке и Сашеньке, непосредственно задействованным в съёмках. Но напросились все: Алёша и остатние юницы обещали, что будут прятаться у меня за спиной и никак не попадут в кадр. Видно было, что по съёмкам истосковались все.
Козы у сестры, по преимуществу, белые, с серыми подпалинами, лишь одна из них вся белоснежная, без самомалейшего изъяна. Её-то и выбрал наш Васенька.
– Васенька, – уговаривал я юношу, – ты животное гладь подольше и особливо по брюху да по вымени. Козочка, хоть и доена с утра, но ласку твою всё равно восприимствует. Уд же свой просто обозначь присутствием, не следует сей животной скотине его всенепременнейше всовывать. Ты, Василий, сыграй страсть, не надобственно нам никакой физической детализации.
Васенька же слушал меня вполуха, он явно вознамерился сделать по-своему. Натуралист этакий! Природолюб предустановленный!
Для начала разоблачившийся донага юный Кладезев настойчивой лаской стал отделять свою белоснежную избранницу от её незначительного совокупного стада. Я взялся снимать. Козочка взволнованно мекала, Васенькины прикосновения вызывали у неё очевидную досаду. Юноша же всячески старался пробудить эротический подтекст. Сам, по крайней мере, он уж отчасти возбудился. Он поглаживал скотинку по вымени и чуть выше. Козочка, топчась и пританцовывая, жаждала освобождения. Васенька уж пытался приноровиться к ней сзади со своим красноречивым, самовластным удом, но тут произошли одновременно два события: в хлев в соответствии с ролью вошла Сашенька, изумлённо воззрившаяся на зоологические происки своего непутёвого дружка, а кроме того козочка, вдруг извернувшись, непринуждённо и беззлобно боднула Васеньку своими изрядными рожками.
– Тварь! – завопил Васенька с чистосердечною злостью и пнул козочку по её шерстистой ляжке. – Она меня чуть в инвалиды не определила! – пожаловался он.
Мы все расхохотались. Хохотала Сашенька, хохотал я, продолжавший снимать, хохотали и Алёша с юницами, прятавшиеся за моей спиной. Не до смеха было только Василию. Один козий рог угодил Василию в мошонку, другой же заехал в бедро. Васенька, приплясывая, потирал свой уязвлённый детородный девайс. Приложи его гордая скотинка чуть посильнее, так поди могла бы ему что-нибудь там разорвать.
– Ответный удар белой козы! – прокомментировал Алёша.
Тут я выключил камеру. Всё равно фильм был запорот. Обсуждение сделалось оживлённым. Васеньке сочувствовали, над ним и подсмеивались, Васенька злился, порывался выместить досаду на своей рогатой избраннице. Гонялся за ней, хотел поколотить.
– Я ж тебе говорил, Василий, – молвил я, – чтоб ты избегал чрезмерного натурализма.
– Я ей даже вставить не успел! – возмутился Васенька. – Она и не поняла, что я с ней собираюсь сделать!
– Как же – не поняла! – усумнился я.
– Коза, хоть и животное, а тоже честь девичью блюдёт, – усмехнулась Сашенька.
– От посягательств всяческих Васенек, – прибавила Татьяна.
– А давайте я то же самое попробую, – во всеуслышание вдруг заявил Алёша.
16
Мы, разумеется, удивились. После Васенькиной неудачи продолжать съёмку я не видел смысла. Но Песников продолжал убеждать. Ему, мол, в детстве по его деревенской жизни доводилось доить коз, и он знает, как обращаться с этими благодушными травоядными скотинками. Васенька же подошёл к вопросу небрежно: он не подготовил козочку должным образом.
Алёшиной партнёршей осталась Саби. Она не стала выходить из хлева, но спряталась вместе со всеми у меня за спиной. Я позволил ей выйти и войти, когда юноша добьётся от козы хоть минимального позитивного эффекта (лишние же кадры потом возможно будет отрезать).
Пеал старался на совесть. Ему приглянулась другая коза – белая с серыми подпалинами. Он гладил и ласкал её шерстистую, бородатую мордочку, несколько раз даже поцеловал в нос. Странно, козочка, кажется, благоволила Алёше. Поначалу она волновалась и тихо блеяла, но потом стала покорно принимать Алёшины ласки. Сим скотинкам немного, видать, достаётся радости ни от козлов, ни от человеков. Песников гладил её по шее, по бокам, по брюшку, понемногу добрался до вымени. Между делом и сам разделся донага. Козочка посматривала на него без удивления. Алёша гладил её вымя, другой же рукой поглаживал её сзади. Тут утрированная скотинка, приподняв краткий и куцый свой хвост, вывалила горстку чёрных шариков. Юноша, кажется, отнёсся к тому с философским спокойствием. Не прерывая своего поглаживанья, он зашёл с тыльной части, положил верхние конечности на плечи скотинки, как это обыкновенно проделывает козий самец и, подогнув колени, стал прилаживаться к ней своим заметно потвердевшим удом.
Сашенька Бийская бочком-бочком, чтобы не нарушить образовавшегося межвидового интима, стала выбираться из хлева. Вышла, но тут же вошла сызнова. И застыла остолбеневшая подле порога. Поначалу я снимал крупно зад юноши, прильнувшего к филейной области, к оборотному региону его рогатой избранницы, потом – удивлённое лицо Сашеньки. Козочка, смущённая общим вниманием, стала высвобождаться. Наконец, вырвалась совсем и соединилась со стадом своих товарок. Но отснятого материала было уж предостаточно.
– Не мог здесь никого получше найти? – упрекнула красивая юница Алёшу.
– Теперь нашёл, – ответил тот и шагнул в сторону Сашеньки.
Я снимал это разными планами: приближающегося Алёшу и ожидающую юницу. Ничего не попишешь: кино требует скрупулёзности. К бездарям же и неумёхам в нашем ремесле я отношусь негативно.
Оба они были дивно хороши: нагой Алёша и супротивно одетая Саби. Оба жаждущие, оба умелые в любовном гезамткунстверке. Алёша проворно и картинно раздевал юницу. Васенька, стоявший со мной бок о бок, с завистью поглядывал на удачливого приятеля. Васенька ненасытен, ему завсегда мало. Его, сколь ни корми, сколь ни пестуй, всё равно будет гладен, всё равно будет неутолён! Юные любовники – Алёша и Сашенька – ловко меняли позиции, я весь избегался вокруг них. Запечатлевая, цинично фиксируя. Козочки, толпясь, взволнованно блеяли. Я запечатлевал и оных. Наконец, Алёша, жадный, напрягшийся, излил семя, тут же потёкшее по Сашенькиной попе и по бёдрам. Я остановил съёмку. Васенька тут же стал канючить, что у него уже всё прошло и он хочет снова сниматься, но я был непреклонен:
– В следующий раз, Василий! – заявил я. – Надобно убедиться, что твоё повреждение неопасно!..
– Да нет никакого повреждения – обычный ушиб! – витийствовал тот.
– Может, ты, Вася, теперь инвалид козьего фронта, – ввернула ироничная Танечка Окунцова.
– Я тебе сейчас покажу, какой я инвалид! – огрызнулся тот.
Но не показал никому ничего. Вопреки своему злостному оповещению.
17
Деток своих я разогнал, сославшись на нездоровье. «И что, эти легковесные проделки с козочками нам почитать за какой-то там ответный удар? – рассуждал я. – Нет-нет, это мелко и не достойно нашего ремесла! Если и затевать какое-то новое мракобесие, так оно не должно иметь шатких оснований, основания же нынешнего нашего рассекреченного мракобесия были именно что шатки». Юницы и юноши мои импульсивны и нерассудительны, они не мыслят усугублёнными категориями. Потому теоретическую подоплёку мне следовало формулировать самолично. Мне надлежало утвердиться в роли директора доктрины, комиссара концепции. Не так уж давно я пребывал в состоянии при смерти и неплохо помнил многие из сих ужасающих мгновений. Можно ли сказать, что всё сие случилось по стечению обстоятельств? Нет, нет и ещё раз нет! Всенародное отторжение моих эксклюзивных догм было причиной моих несчастий. Безжалостный наш городишко, убогий наш Гражданск, не принял мои думы, мои сарказмы и проповеди, и как следствие тут же сыскались разнузданные противузаконные менты, сомнительные картинные казаки, раздражённая народная масса, возмутительные индивидуумы, сходственные с бандитами и вымогателями, и вот ныне я приживала и погорелец, беспачпортная плесень, безденежная экономическая единица, стреляная картоночная гильза. И перспектив положительных у меня никаких не просматривается.