- Ради чего… – покачав головой, усмехнулся Белов. – Ради ублажения амбиций, подковерных игр, интриг и противостояний высших мира сего. Я знаю эту кухню.
- А я, – Введенский поднялся, его голос зазвенел такими непривычными нотками, что Белов замер, смотря на него, – знаю, что все это ради того, чтобы миллионы людей спокойно ложились спать, зная, что для них обязательно наступит новый день. Ради стабильности, мира и того, что мы называем простым словом – жизнь. Ради этого я и каждый из моих ребят рискуем жизнью, понимая, что именно она может стать той ценой, которая будет заплачена за очередное утро.
- Которое для Пчелы может больше не наступить. – Белов покачал головой, а Космос, отчаянно ударив кулаком по столу, пробормотал что-то нечленораздельное. Ольга закрыла лицо руками, гася вырвавшийся стон. Введенский сжал ее плечо рукой и лишь появившийся в дверях паренек нарушил воцарившуюся напряженность.
- Мы нашли машину!
Одновременно повернувшиеся к нему пять пар глаз, однако, не увидели радости от этой находки.
- Не бросай меня, Витенька…
Привычный уже запах нашатыря вернул его из спасительного забытья, оттуда, где нет этой изматывающей боли, тела, горящего изнутри и обдуваемого неприветливым декабрьским ветром снаружи. Каверин стоял напротив него и усмехался каждый раз, когда его тело вздрагивало в момент максимального напряжения. Приковав его ноги к каким-то торчащим из пола металлическим кольцам, закованные в цепи якоря руки то и дело поднимали вверх, растягивая тело до того предельного момента, до той грани, за которой боль просто выключает твое сознание, сжалившись над тобой. Но снова и снова его возвращали, не давали отключиться, ослабляли цепи, чтобы, едва он немного придёт в себя, повторить снова.
- Пароль, Витя. И все закончится. – Повторял каждый раз Каверин.
- Да пошел ты… – Все, что говорил ему он.
Зыбкая пелена перед глазами никак не хотела рассеиваться, жуткая тошнота подкатила к горлу, сжав спазмом. В очередной раз цепи опустили так, что он почувствовал, как подогнулись ослабленные от напряжения ноги. Голова упала на грудь, спасительная темнота была готова поглотить его. Какое там… Вздрогнув от очередной ударившей в нос волны знакомого запаха, Пчелкин открыл глаза.
- Не глупи, Витя, – Каверин присел на камень, не сводя с него глаз, – ты же понимаешь, это только начало. Уж мы то с тобой прекрасно знаем методы 90-х. Мне нужен этот пароль.
- Ничем не могу помочь… – тяжело дыша, ответил Пчелкин.
Конечно, он все знал. И понимал. Но мысль о том, что «крыса» загнана в клетку, а значит, задача выполнена помогала ему примириться с его нерадостной перспективой дальнейшего пребывания здесь. Что ж, наверное, его жизнь не такая уж большая цена за в очередной раз обломавшуюся Америку и несостоявшуюся кражу, которая в случае успеха могла сильно подорвать все основы безопасности в стране. Для кого-то высокие слова, для него – работа последних двадцати пяти лет. И осознание того, что в каждом следующем мирном утре, пусть уже и без него, будет и его, Пчелкина, скромный вклад, помогало ему сейчас настроиться на более чем очевидный финал, путь к которому, впрочем, тоже выстлан отнюдь не розами.
– Ты, кажется, замерз… – Огорченно покачал головой Каверин, смотря на его откровенно дрожащее тело. Контролировать его Пчелкин уже не мог. – Могу предложить горячий ужин, чай, теплую одежду. А, Вить? Стоит все это четыре цифры.
- Совестью не торгуюсь. – Не отводя взгляда, ответил Пчелкин.
- Да, ладно, Вить. Стоят ли эти громкие слова жизни, а? Небось жена ждет. Дети есть? Вернешься, заживешь лучше прежнего. Сколько тебе твоя контора платит? Или ты забесплатно умирать подписался?
- Тебе не понять. У тебя же все продается и покупается. Душеньку свою за сколько загнал? Не продешевил, Владимир Евгеньич?
- Я тя умоляю, Витя! А сколько твоя гребаная страна даст за твою жизнь? Памятник на могилке дай Бог оплатит!
Ну, не выдержал. Терпеть боль тела – одно, боль души – совсем другое. Плевок попал точно в цель. Каверин замолчал, не дернувшись, не вздрогнув, медленно достал из кармана платок, вытер лицо. Подняв на Пчелкина глаза, посмотрел горящим взглядом дьявола.
- Не ценишь ты хорошее отношение, Витенька. Но я добрый, не могу не согреть ближнего своего.
Усмехнувшись, он посмотрел на стоящих около него «шестерок». Те кивнули головой. Один из них вдруг освободил прикованные к кольцам ноги, якорь привычно пополз вверх. Боль растеклась под тяжестью тела до каждой клеточки, до кончиков пальцев. Наклонив голову, прислонив ее к плечу, Пчелкин прикрыл на время глаза, давая себе пусть небольшой, но передых. Потому что прекрасно знал, какой может быть «доброта» Каверина. Вниз не смотрел и слава Богу. Но на раздавшийся снизу треск не отреагировать не мог. Глаза сами собой открылись и посмотрели вниз. В тот же самый миг якорь начал опускаться.
«Твою мать!!!» Руки против воли задергались в цепях, тяжелое, прерывистое дыхание обжигало горло так же сильно, как через несколько секунд… Расходящийся как раз под ним костер приближался с космической скоростью. Первый жар обдал израненные ступни.
- Может, все же поторгуемся, а, Вить!?
Склиф жил своей привычной жизнью оживленного улья. Здесь невозможно было понять, день или ночь. Постоянное броуновское движение людей, аппаратуры, то и дело подъезжающих к дверям приемного покоя машин. То длинное, звенящее в ушах звучание приборов, заставляющее сердце врача замирать, то размеренное пиканье, возвращающее надежду и веру.
Вторые сутки свет в окнах операционного блока не гас ни на минуту. Такой тяжелой смены Тамара не помнила. В который раз открыв огромные белоснежные двери, она вышла в коридор этажа и, устало прислонившись к стене, посмотрела на вставшую с диванчика женщину, всем телом, всей своей душой, полной надежды, подавшуюся к ней. Немой вопрос застыл в ее глазах. И вдруг губы дрогнули, в ответ на улыбку и кивок Тамары женщина задрожала и, рухнув обратно, разрыдалась. Так бывает, когда ты несколько часов живешь в напряжении и вдруг понимаешь – все позади, все закончилось. Все хорошо.
- Не смена, а адовы круги? – Спросил, подойдя к ней, высокий мужчина средних лет.
- Десять реанимаций за двое суток, двоих не вытащили. – Вздохнула Тамара, снимая медицинскую шапочку и устало опускаясь в стоящее у стены кресло. – Три сложнейших операции, последняя, – она кивнула в сторону операционной, бросила взгляд на часы, – шесть часов боролись за парня. Авария. Стоял на остановке, ехал домой после армии, вез матери цветы… – она посмотрела в сторону рыдающей женщины, которую медсестра приводила в чувство. – Три раза уходил. Возвращали.
- От тебя и уйти? – Восхищенно улыбнулся мужчина.
- Уходят. Бывает.
- Ладно, скоро сменю тебя. Только переоденусь и кофейку залью в нутро. – Мужчина ободряюще сжал плечо Тамары, повернулся, чтобы уходить. Взгляд его упал в окно, которое выходило как раз на двери приемного покроя. – Хотя… Кажется, кофе откладывается… Тяжелого привезли.
Поднявшись из кресла, Тамара проследила за его взглядом. Реанимационная машина затормозила у дверей, из нее выскочили врачи, двое метнулись к дверям, третий настойчиво жал кнопку звонка, пока ему не открыли изнутри.
- Тамара Александровна…
Голос за спиной заставил ее отвлечься от окна и повернуться. Женщина с диванчика стояла около нее, дрожащими руками что-то сжимала в кулачке, не в силах остановить слезы.
- Там… Алексанр… – задыхаясь от эмоций, женщина глотала слова. – Дай Вам Бог… – она протянула к ней руку, пытаясь это что-то вложить в ее ладонь.
- Да Вы что… – Грешным делом Тамара подумала, что это деньги. – Нет, что вы…
- Прошу… Вы вернули мне единственный смысл моей жизни… Прошу…
Что-то колючее легло в ладонь, разжав руку, Тамара увидела небольшой образок. Скромное, не глянцевое, как это было сейчас в моде, изображение Богоматери, от которого веяло таким теплом и покоем, что отказать женщине она не могла.