Чем ответит дочь бесстрашного Кайду — сама воин, не знающий страха?
Кутлун-Шага прикрыла глаза и вдруг тихо спросила:
— Это твой ребенок?
Сердце Кундуз сжалось от недоброго предчувствия, от близкой беды.
— Да.
— У тебя же нет мужа? От кого же ты успела его родить?
— Я говорила… У меня был человек, которого я любила…
Кутлун-Шага вдруг быстро открыла глаза, на щеках ее выступили красные пятна, заметные даже сквозь бронзовый загар.
— Значит, сын тебе дорог как зеница ока… Или ты сейчас же упадешь мне в ноги и станешь просить прощения за свою дерзость, или я прикажу моим нукерам зарезать его у тебя на глазах!
Кто-то тихо охнул, и в шатре наступила звенящая тишина. Кутлун-Шага ждала ответа.
С поразительной ясностью Кундуз вдруг поняла, что дочь Кайду выполнит свою угрозу. Сама она не боялась смерти, но Акберген должен был жить. Тяжкая доля выпала ему с самого первого дня рождения, но у Кундуз было сердце женщины, и она хотела и верила, что когда-нибудь к мальчику придет счастье.
— Ты слишком долго думаешь! — шепотом сказала Кутлун-Шага. Она подалась всем телом вперед, похожая на змею, готовую к нападению.
Кундуз тихо, в голос, заплакала. Она прижала тело мальчика к своему и вдруг поняла, что не сможет его защитить ничем, кроме унижения.
— Пусть бог заставит тебя однажды заплакать так, как плачу я…— сквозь рыдания сказала Кундуз.
— Кутлун-Шага вскочила с тора.
— В ноги! В ноги! — задыхаясь от ярости, закричала она, подбежав к Кундуз.
— Целуй же сапоги великой Кутлун-Шаги…— шептала едва слышно пожилая женщина, наливавшая им кумыс. — Целуй!.. И она простит тебя, твой сын будет жить!..
— Не надо, мама, не надо! — крикнул вдруг Акберген. — Пусть лучше я умру!..
Шепот, похожий на порыв ветра, пронесся среди тех, кто был в шатре.
Кутлун-Шага словно пришла в себя, пелена ярости упала с глаз, и она с интересом и удивлением посмотрела на мальчика:
— Так вот ты какой… волчонок!
* * *
Кайду и Кутлун-Шага ждали, когда нукеры приведут Кундуз и Акбергена.
— Я отдаю ее тебе, отец, — сказала Кутлун-Шага. — Мальчишку же я оставлю себе…
— Ты у меня мудрая, дочь, — улыбнулся Кайду. — Из такого волчонка может вырасти хороший воин, если приучить его брать мясо из рук…
Занавес, закрывающий вход в шатер, отодвинулся, и вбежавший в него нукер упал на колени, пополз к почетному месту, где сидели отец и дочь.
— Беда!.. Пленники исчезли! Нукер, который их охранял, лежит в юрте с перерезанным горлом!
Глаза Кутлун-Шаги расширились.
— В погоню! Догнать беглецов! Живые или мертвые они должны быть у моих ног.
Через два дня отряды, посланные в степь, во все четыре стороны света, вернулись ни с чем.
Кундуз и Акберген исчезли, словно маленькие камешки, брошенные в глубокий, черный колодец.
* * *
В год овцы (1271), когда умер Барак, города Мавераннахра переживали трудное время. Разоренные бесконечными войнами между ханами, измученные поборами и постоянным страхом быть убитыми, потерять семью, лишиться крова, жители больших и малых городов роптали.
Когда до ремесленников Бухары и Самарканда дошла весть, что Барак умер и отныне все его земли перешли во владение Кайду, они, ожидая новой резни, начали укреплять свои города и готовиться к отпору.
Но Кайду явил великую милость. Он не стал проливать кровь своих новых поданных, и это вселило в людей надежду. Вспыхнувшая было искра отчаяния, которая могла бы воспламенить человеческую ярость, вдруг потухла. На смену безысходности пришла пусть небольшая и робкая, но надежда.
Именно в этот момент в Бухаре вновь появился Тамдам. Он и его последователи говорили людям, что надежды их напрасны, что не бывает добрых владык, что все останется по-прежнему: и грабежи, и поборы, и кровь.
Шло время, и все оказалось так, как предсказывал улем Тамдам. Все больше появлялось его сторонников в Бухаре, Самарканде, Ходженте и в других городах.