Снова, в который раз были виноваты косы. Кундуз постоянно отрезала их, но волосы росли быстро и были, как прежде, прекрасными и густыми. Чтобы косы не мешали в пути, она обернула их вокруг талии.
Кутлун-Шага была не только воином, но и женщиной, и потому глаза ее сразу же остановились на Кундуз.
Если человек имеет что-то особое — доблесть или богатство, ум или необычайной красоты волосы, — слух об этом быстро расходится по всей степи среди кочевников.
Сидя на черном иноходце, разглядывая тех, кто толпился перед ней в ожидании решения своей участи, Кутлун-Шага внимательно рассматривала Кундуз. Лицо женщины хранило следы былой красоты, а главное — косы… Они-то и подсказали правительнице улуса, кто эта женщина…
— Развяжи косы…— властно сказала она.
Кундуз молчала.
Тогда Кутлун-Шага приказала одному из нукеров:
— Сделай это ты.
Невысокий кривоногий нукер скатился с седла и подбежал к женщине.
Едва он протянул к ней руки, как стоящий рядом Акберген кинулся на монгола. Тот легко отбросил его в сторону. Мальчик упал, но тут же вскочил на ноги. Рукояткой камчи нукер наотмашь ударил его несколько раз по голове и лицу. Кровь залила глаза Акбергена.
Метнулась к нему Кундуз, опустилась на колени, закрыла телом. А потом, глядя снизу вверх на сидящую на коне Кутлун-Шагу, крикнула:
— Останови своего пса! Я сама сделаю то, что ты хочешь!
Рывком Кундуз развязала тугие жгуты кос, и они, подобно двум черным змеям, упали на пыльную землю.
— Значит, это ты и есть та Кундуз?
— Да. Но в чем виноваты я и мой сын? Почему ты велишь поступать со мной как с рабыней? Или все оттого, что у меня длинные косы?
Кутлун-Шага усмехнулась. Она знала все, что рассказывала степная молва.
— Если бы ты была виновата только в этом…— И обращаясь к нукерам, велела: — Женщину с ребенком заберите в Орду и поручите надежным людям…— Кутлун-Шага недобрым взглядом посмотрела на караванбаши. — Кто вы такие и куда держите пусть?
— Я купец, — вкрадчиво сказал тот. — У меня есть разрешение заниматься торговлей. Об этом знает отец ваш Кайду…
— Чем подтвердишь свои слова?
Караванбаши торопливо полез за пазуху и достал шелковый платок. Руки его дрожали от волнения, и он, с трудом развязав тугой узел, достал серебряную пластинку — пайцзу.
— Эту пайцзу мне дал в свое время великий хан Угедэй…— заглядывая в глаза Кутлун-Шаге, сказал он.
Пайцзы появились еще при Чингиз-хане. Они были золотыми, серебряными, медными, чугунными, деревянными. И изображения на них были разные: оскаленная голова тигра, спокойно сидящий тигр, летящий сокол… Каждая пайцза давала своему владельцу определенные привилегии: или беспрепятственный проход через все земли, принадлежащие монголам, или право не платить налог от проданных товаров, или право первым получать сменных лошадей на ямах, через которые спешили гонцы…
Разное было значение у пайцз, и каждый монгол обязан был их знать.
— Я знаю, — снова сказал караванбаши, — моя пайцза не золотая, а всего лишь серебряная, и я готов уплатить за товары, которые везу через ваш улус.
Выражение лица Кутулн-Шаги стало не таким грозным.
— Хорошо, — сказала она. — Мои нукеры осмотрят твои товары и возьмут то, что положено взять… И тогда ты сможешь продолжить свой путь.
Кутлун-Шага круто повернула своего иноходца и поскакала в ставку. Поднимая облако пыли, последовали за ней охранявшие ее нукеры.
Через некоторое время два воина погнали по степи Кундуз и Акбергена. Солнце уже садилось за край земли, но они не спешили — ставка правительницы улуса была рядом, за близкими невысокими курганами.
Кундуз знала обычаи и законы степи, и потому ей нетрудно было предсказать свою судьбу. Ничего хорошего не предвещал новый день и встреча с Кутлун-Шагой.