Если же повелитель Орды исповедовал ислам, воздвигались юрты-мечети…
В одном Кулагу отступил от степных правил — он отделил своих жен от Орды и разрешил им устраивать свой отдельный аул.
Так было и в этом году. Жены ильхана выбрали себе место неподалеку от главной ставки, в широкой части небольшой зеленой долины, у озера.
Самой большой и самой красивой юртой была юрта старшей жены Тогуз-хатун. Она была подобна белой горе, и украшал ее чудесный орнамент из красного бархата. На расстоянии брошенного камня от нее, украшенная орнаментом из синего бархата, находилась юрта второй жены, еще дальше — в зеленых узорах юрта третьей жены…
В отличие от кипчакских аулов, в которых юрты ставились там, где этого хотели хозяева, монголы выстраивали их в одну линию с запада на восток.
В женском ауле не часто встретишь мужчину. Только изредка пробежит из юрты в юрту евнух, отдавая на ходу приказания писклявым голосом какой-нибудь из рабынь. Даже в те вечера, когда здесь появлялся сам ильхан в сопровождении охраны, в ауле царил полный порядок. Пока Кулагу предавался утехам с одной из жен, нукеры находились под присмотром евнухов и не имели права ни на шаг отходить от того места, которое было отведено им. Только безумец осмелился бы проникнуть в женский аул.
Ничто не нарушало его покой и в эти дни. По-прежнему перед заходом солнца, поднимая облако золотой от вечерних лучей пыли, проносился на водопой к озеру большой табун лошадей. В вечерней тишине было слышно, как жадно, отфыркиваясь, пили воду животные, как заливисто и ясростно ржал жеребец, наводя порядок в табуне.
Кундуз с тревогой прислушивалась к этим звукам, и сердце сжимала тоска по Коломону, по воле, которую она так неожиданно потеряла. Приближалась осень. И хотя давно должна была наступить прохлада, дни были по-прежнему жаркими, а прилетавший из степи ветер нес зной и запахи нетоптанных трав.
Кундуз нездоровилось. Она лежала в юрте для рабынь исхудавшая, тихая, равнодушная к тому, что делалось вокруг. Вязкая дрема туманила сознание. Если бы она знала, что происходит в этот миг в юрте Тогуз-хатун, она бы нашла в себе силы подняться и подобно птице полететь туда.
А Тогуз-хатун в это время сидела в окружении остальных жен ильхана. Ярко пылала в светильниках черная вода земли, и оплывший от жира евнух, полуприкрыв глаза и раскачиваясь всем телом, рассказывал тонким голосом старинную легенду «Сал-Сал»:
— И выехало тогда чудище верхом на слоне,
А ноги его волочились по земле…
Вдруг дверь тихо распахнулась, и воины с обнаженными саблями ворвались в юрту.
Кто-то из женщин слабо вскрикнул.
— Тихо! Пусть каждый останется на своем месте, — властно приказал черноусый воин.
Тогуз-хатун упала на ковер ничком, прижимая к груди атласную подушку. Воин шагнул к ней.
— Где девушка-кипчачка, которой ты отрезала косы?
Ханша то ли от испуга, то ли из-за упрямства молчала.
— Я последний раз спрашиваю тебя!
Тонко свистнула за войлочной стеной юрты стрела и, пробив ее упала у ног воина. На улице послышались крики, звон сабель.
Он наклонился и рванул Тогуз-хатун за руку:
— Поднимайся. Ты поедешь с нами.
Ханша стояла перед ним бледная, полураздетая.
— Оденься! — крикнул воин, тревожно прислушиваясь к звукам на улице.
Тогуз-хатун вдруг засмеялась. Она поняла, что стража уже обнаружила чужаков и близко освобождение.
— А я-то думала, что велят раздеться до конца…
— Придет время, и, быть может, ты услышишь и эти слова. А сейчас пошли…— Воин грубо схватил ее за плечо и приставил к горлу лезвие ножа. — Ну же!
Тогуз-хатун поняла, что отчаяние может толкнуть воина на все, а помощь была еще далека.
— Я отдам тебе девушку-кипчачку, — хрипло сказала она, косясь на острое лезвие.
— Поздно. Ты поедешь с нами…
Тогуз-хатун вдруг покорилась. Желание выжить любой ценой овладело ею.
Два воина подхватили ханшу под руки и потащили к выходу.