Он казался солнечным цветником, где старики, поливая грядки, вспоминают стопушечные линейные корабли, бьёт колокол, и все бегут на плоский берег встречать оранжевый гигантский параход.Всё перепуталось в голове у Батурина. Он выпил вина. Таганрог казался затерянным на острове среди эпох, революций, войн. Патриархальная жизнь цвела медлительно и беззаботно, и совершенно зря в портовых конторах тикали громадные маятники, начищенные до блеска, как медные тазы.Валя сжала руку Батурина сильными пальцами в тугой перчатке.- Не смейте мне ничего говорить. Я всех, всех, всех люблю сейчас.Вечер мягким золотом ламп горел на её руке. Дым трубок пахнул мёдом, столетьями скитаний.Весь вечер они провели в порту со шкипером Метаксой. На молу репейник цеплял за короткое платье Вали, она отрывала его и бросала в море. Чёрными кругами расцветала вода. Около старой наваринской пушки невнятно шумело море, по словам Метаксы - одно из интереснейших морей.Оно крепко, по-рыбачьи пахло солью. У мола поскрипывали заспанные шхуны. Бледные фонари на мачтах освещали пустые палубы. Казалось, трюмы этих шхун полны грудами сиреневой бьющейся рыбы.Весь этот пустынный порт, качавший в гаванях маслянистую воду, был закутан в звёздное небо.Валя часто смеялась, потом подолгу молчала, будто прислушиваясь к отдалённым звукам. Она шла рядом с Батуриным, наклоняла голову и всматривалась в его лицо.Метакса был сдержан, хрипловатый его голос звучал со старинной вежливостью. Рассказы его можно было назвать новеллами, - они были кратки, забавны и легки.Ночь, шхуны, аллеи чёрной листвы, присуствие старого шкипера, горячая рука Вали внезапно вызвали у Батурина острое ощущение иных эпох романтизма. Всё рассеялось в тёплой тьме - и осень в Пушкине, и Беро, и капитан, и дневник Нелидова. Паруса шумели над выскобленными песком палубами. Когда то было? Вчера. Корабли отходили в Колхиду. Жизнь пестрела, как сад. Отвага и смех плескали из души, и цвело, не отцветая, бесконечное лето. Брызги дождя падали на мягкие волосы поэтов.- Валя, - тихо сказал Батурин. - Я схожу с ума.- Вот и чудесно!Батурин испытывал то же, что испытывали некогда измыченные странствиями бродячие рыцари, поверившие в девственность Марии. Они целовали, скрежеща ржавыми латами, истлевшие её покровы, и смешные слёзы стекали по их щекам. Слёзы о завоёванных странах, где тяжёлые готические розы распускаются под небом Египта и Венера, отдаваясь, так же чиста, как Мария.Вернулись поздно. В гостинице Валя легла на кровати, Батурин - на продавленном узком диване. Он долго не спал."Чудесная девушка", - думал он, глядя на острую звезду. Она переливалась то белым, то синим светом. Тишина стояла за открытым окном и вместе с Батуриным прислушивалась к дыханию Вали.
БЕРГ
Берг зашёл в украинскую молочную на Ланжероновской. На белых столиках лежали синие отсветы; небо играло на стенах светлой водой. Берг закурил и задумался.Ветром, зеленью и морем шумело лето. Загар приобрёл синеватый тусклый блеск. Зной пылал в окнах греческих домов, и тенора разносчиков оглашали душные дворы:- Ай грушэ, ай грушэ, ай сладкая абрикоса!Весь день солнце сжигало берега от Лузановки до Сухого лимана. Стеклянная зыбь ходила холмами, в ней плавали крабы и водросли. Сельтерская вода со льдом казалась хрустальными прекрасными мирами, освещающими сердце.Белым и синим горела земля. Белые автобусы, дороги, пески и ресницы сметал световой вихрь синего зноя, волн и синеющиx от баклажанов фруктовых лавок.Каждое утро, выходя на балкон, Берг вздыхал воздух, насыщенный за ночь озоном, и говорил:- Пахнет жизнью!Он обдумывал хитрый план. Уже месяц он жил в Одессе, получил два ругательных письма от капитана, но дело не двигалось. Деньги иссякли, половину их Берг прогиграл в "пти шво" на Гаванной; каждый вечер он ел изумительное мороженое у Печесского в "Пале-Рояле".