В иссиня-древнем тумане темнели берега, и в густой синеве зарождался вечер. Над Таганрогом была гроза, розовые зарницы слепыми вспышками освещали воду. Батурин ничего не ответил, только положил руку на пальцы Вали.В Таганрог приехали после тёплого обильного ливня. Представление о Таганроге было связано у Батурина с Чеховым. Он думал о сереньком городе, пустырях, поваленных заборах, провинции. И, как всегда, ошибся. Так ошибался он постоянно. Ещё не было случая, чтобы представление его о чём-нибудь не разбивалось бы вдребезги при столконовении с действительностью. Эта его черта была источником постоянных насмешек для Берга.Единственный извозчик повёз их в город через игрушечный, заросший травою порт. Одуванчики цвели среди гранитных плит, раздавленная колёсами полынь наполняла воздух горечью.Таганрог был затоплен тишиной, почти звенящей, был пуст, уютен, изумительно чист. Фонари искрились в воздухе ( после ливня в нём был блеск предельной прозрачности). Над морем загорались звёзды; свет их был усталый, они мерцали. Батурин подумал, что звёзды теряют много пламени, отражаясь в морях, реках, в каждом людском зрачке.Из садов сочились запахи цветов, не имеющих имени, никому не знакомых. России не было. Таганрог был перенесён сюда с Эгейских островов, был необычайным смешением Греции, Италии и запорожских степей.Музейное безмолвие стояло окрест, и даже море не шумело. Воздух был тонок и радовал, как воздух новой страны.Остановились в гостинице Кумбарули с коричневыми комнатами. На стенах темнели облупленные фрески. Всё состояло из красок, - ночь нависла кущами чёрной сирени, мигали белые зарницы, ртутные капли дождя падали с листьев, лампы зажглись в глубине окон, и комнаты казались сделанными из воска.Глаза Вали - зеленоватые и яркие - потемнели от возбуждения. Что-то сдержанное, как непрошенные слёзы, - восторг, лёгкий крик - готово было сорваться с её губ.Батурин открыл окно и остановился, поражённый безмолвием, чистым, как родниковая вода. Валя тихо подошла сзади. Он слышал её дыханье, потом обернулся на какой-то странный звук и увидел слёзы. Неудержимые, захлёстывающие сердце невыносимым счастьем слёзы текли по её щекам из-за прикрытых ресниц. Она схватила его руку, хотела что-то сказать, но не дали слёзы. Она только посмотрела на него искоса из-под ладоней - и этот взгляд Батурин так и унёс с собой на всю жизнь, - в нём было то, для чего нет слов на человеческом языке.- Как всё внезапно, - промолвил он тихо.Валя засмеялась и сказала ( снова переход, заставший Батурина врасплох ), что она очень хочет есть. Она ушла за ширму, переоделась, вышла оттуда бледной, возбуждённой, как в Ростове, в саду, легко сбежала по лестнице, распахнула дверь на улицу. Ветер прошумел в акации, рванул её платье. Тело у неё было совсем девичье - очень тонкое; под платьем обозначились кругленькие маленькие груди.В столовой пламенели под потолком начищенные лампы. Греки и шкипера в морских каскетках смотрели на Валю и дружелюбно улыбались. Зубы их блестели, как у негров на этикетках от рома. Один шкипер с серебряной щетиной на худом лице спустился по ступенькам в сад, сорвал вьющиеся белые цветы и положил на стол около Вали.- Это вашей жене, - сказал он Батурину, улыбнулся и протянул руку. - Нам весело на вас смотреть. Будем знакомы, - моя фамилия Метакса.Он подсел к столику и рассказал о Таганроге много любопытнейших вещей. После его рассказов Таганрог потерял для Батурина последние черты реальности. Он казался сказочным городом, освещённым синим пламенем пунша, каким-то выдуманным гриновским Зурбаганом.