По гудку, по его радостной дрожи можно было догадаться, что пароход отходит в Ялту, Севастополь, к городам, созданным для веселья, солнца, запахов моря, для прекрасных женщин.Когда совсем стемнело, Батурин пошёл в "Мамашу". В пивной уже сидел Соловейчик. Он был совсем некстати здесь, в своём длинном пальто, худой и жалкий, как Вечный жид на плохой гравюре.В слоистом дыму пылали лампы, сияли рожи грузчиков с щетинистыми рыжими усами. Густой мат с размаху хлопал входящих по груди. Пиво пахло кисло и слабо, - тоже, казалось, некстати здесь, где обстановка требовала крепчайшей водки, горячих пирогов и чугунных табуреток. Батурин заказал Соловейчику яичницу и чай, себе взял пива.Соловейчик вытащил из кармана замусоленную бумажку и шёпотом прочёл фамилии всех американцев, живущих в Ростове. Пиррисона среди них не было.- Было ещё двое, так те утекли, - сказал он с сожалением. - Одна у нас с вами надежда - на этих девиц. Они сейчас прибегут.Пивная была с эстрадой. На эстраду вышел конферансье в визитке, в зелёном вязанном жакете и широких брюках. Он поддернул брюки, равнодушно посмотрел на публику, поковырял в зубах, сплюнул и вдруг закричал подсаженным голосом:- Удивительно приятная публика сегодня собралась! Что? Здрастье, здрастье. Гражданин в картузе за крайним столиком, что вас давно не видать? А? - Конферансье приложил ладонь к уху. - А? Что? В тюрьме сидели? Очень рад, очень рад. Следующий номер-р-р программы - цыганский хор Югова!Цыганки вышли, виляя бёдрами.Пивная приветственно загудела. Хор грянул:
Эх, пьёт-гуляет Наш табор кочевой.Никто любви не знает Цыганки молодой.
Приплясывая в такт, к столику подошла полная блондинка с круглыми, равно наивными и порочными глазами. Она толкнула Соловейчика и показала глазами на Батурина:- Папа, этот, что ли?- Садись, Маня. Этот.Маня протянула Батурину пухлую руку, сняла шляпу, поправила чёлку.- Ну, угощайте, красавец, - сказала она хрипловато.- А где Зина?- Зинка, вон она идёт.Батурин оглянулся. За спиной стояла высокая девушка в очень коротком платье. Карминные губы её дрожали. Свет ламп был чудесен в её капризных зрачках. Она опёрлась о спинку стула Батурина,- он видел рядом её чёрные блестящие волосы, высокую чёрную бровь и матовый лоб. Зинка потрясла стул и сказала властно:- Подвиньтесь!- Нанюхалась марафету, дура, - сказала Маня. - Опять попадёшь в район.- Не попаду-у, - протяжно ответила Зинка и села рядом с Батуриным. - Это вы тот чудак, про которого говорил папаша?Батурин кивнул головой.- Да он гордый! Закажите пиво и рассказывайте.Хор снова грянул:
Эх, пьёт-гуляет Наш табор кочевой.Никто любви не знает Цыганки молодой.
Зинка захохотала, схватила Батурина за руку и пьяно зашептала:- Дайте мне посмотреть на вас. Ну, не сердитесь, ну посмотрите на меня, разве я такая уродка? Ну, посмотрите же -она дёрнула Батурина за руку. - Я не пьяная, я марафету нанюхалась, - лицо у меня холодное, потрогайте, а в глазах ракеты, ракеты... Ну, посмотрите же вы, несчастный жених!Батурин поднял глаза. Он приготовился увидеть смеющееся пьяное лицо и отшатнулся. В упор смотрели тёмные глаза, полные, как слезами, тревогой, упрёком. Дикой тоской ударил этот взгляд в сердце. На секунду всё поплыло. Батурин качнулся.- Вот вы какой! - сказала девушка медленно, со страшным изумлением, тем неясным, почти угрожающим тоном, когда трудно понять, что последует за этими словами - удал по лицу или поцелуй.- Интересно ты себя ведёшь, Зинка, - сказала значительно Маня. - Оч-чень интересно ты себя ведёшь. Что ты - сказилась? Человек зовёт тебя по делу, а ты играешь театр. Сиди и слушай.- Отвяжись, - зло крикнула Зина и дёрнула плечом. - Ну, вот, сейчас буду слушать. Подумаешь - невидаль какая! Видали мы хахалей и почище!- Зинка, - Соловейчик прижал руку к груди, - Зинка, - ты не знаешь, какой это человек, до чего он хороший.