* * *
Мне потребовалось несколько часов, чтобывспомнить все обстоятельства своей встречи с ягуаром. Все это время дон Хуан не разговаривал со мной. Он прислонился к скале и дремал, сидя в таком положении. Спустя некоторое время я перестал обращать на него внимание и наконец уснул сам.
Проснулся я от боли в скуле. Я спал, прислонившись одной щекой к скале. Открыв глаза, я попытался соскользнуть с валуна, на котором лежал, но потерял равновесие и с шумом плюхнулся на ягодицы. Дон Хуан появился из-за кустов как раз вовремя, чтобы успеть посмеяться надо мной.
Начинало темнеть, и я вслух высказал свои опасения насчет того, успеем ли мы добраться до долины, прежде чем наступит ночь. Дон Хуан пожал плечами. Казалось, это его не заботило. Он сел рядом со мной.
Я спросил, хочет ли он услышать более подробный рассказ о том, что явспомнил. Он жестом показал мне, что все в порядке, однако вопросов задавать не стал. Я подумал, что он предоставляет мне возможность самому начать говорить, поэтому стал рассказывать ему о трех вещах из моеговспоминания, которые показались мне наиболее важными. Во-первых, то, что он говорил обезмолвном знании; во-вторых, я сместил своюточку сборки с помощьюнамерения, и еще – то, что я вошел в состояние повышенного осознания, не получив удар между лопаток.
– Сдвиг собственнойточки сборки с помощьюнамерения – твое самое большое достижение, – сказал дон Хуан, – но достижение – это нечто личное. Оно необходимо, но не является чем-то важным. Оно не является той целью, к которой стремятся маги.
Я полагал, что знаю, чего он хочет. Я сказал ему, что не' совсем забыл происходившее со мной. В нормальном состоянии моего осознания остался горный лев – понятие о ягуаре не укладывалось в моей голове, – который преследовал нас в горах, да еще слова дона Хуана о том, что нападение гигантской кошки, возможно, каким-то образом обидело меня. Я стал уверять, что абсурдно говорить о чувстве обиды. На это он ответил, что я, должно быть, испытывал то же самое, когда меня донимали мои товарищи. В этом случае мне следует либо защищаться, либо уйти прочь, но только не чувствовать себя морально уязвленным.
– Это не та цель, о которой я сейчас говорю, – продолжал он с улыбкой. – Понятие обабстрактном, одухе — вот единственная цель, которая важна. Представление о личном «я» не имеет ни малейшей ценности. Ты все еще ставишь на первое место свои собственные чувства. Всякий раз, когда появлялась такая возможность, я заставлял тебя осознавать необходимостьабстрагирования. Ты всегда полагал, что я имею в виду абстрактное мышление. Нет.Абстрагироваться — значит сделать себя доступнымдуху путем его осознания.
Он сказал, что одной из самых драматических черт человеческой природы является ужасная связь между глупостью и саморефлексией.
Именно глупость заставляет нас отвергать все, что не согласуется с нашими рефлексивными ожиданиями. Например, являясь обычными людьми, мы не в состоянии оценить наиболее важный аспект знания, доступного человеческим существам: наличиеточки сборки и ее способность сдвигаться.
– Человеку рациональному кажется немыслимым, что должна существовать невидимая точка, в которой собирается восприятие, – продолжал он. – Еще более немыслимым кажется то, что эта точка находится не в мозгу, – это он еще мог бы себе смутно представить, если бы принял идею ее существования.
Дон Хуан добавил, что непоколебимое стремление рационального человека твердо придерживаться образа себя – это способ надежно застраховать свое дремучее невежество.