Оставалось только умолять Вольского отказаться от дуэли, но как? Отказавшись стреляться, он прослывет трусом. Слишком много свидетелей этого столкновения. Что делать?
Вера ломала руки в отчаянии и бесцельно бродила по коридору. Однако следует попытаться предотвратить дуэль, решила она и направилась в кабинет, где непримиримые враги скрипели перьями. Подойдя к дверям кабинета, Вера прислушалась.
Ей было страшно, как и в тот момент, когда оба приятеля, смертельно бледные, готовы были сжечь друг друга взглядами. Девушка почувствовала тогда, что для них не существует ни она, ни княгиня, ни весь внешний мир.
Слегка приоткрыв дверь и перекрестившись, Вера тихо вошла в кабинет. Она с удивлением обнаружила, что непримиримые враги уютно устроились в креслах у камина, рядом со столиком, уставленном бутылками, и мирно беседуют. Вернее, говорил Вольский, покуривая трубку. До Веры донеслось:
– Что-то совсем неладно со мной, Евгений. Вот и ты меня тоже бросаешь. Пропаду я вконец в толстозадой.
– Ты о Москве? Так едем в Петербург!
– А что там? Все то же, брось. И ты знаешь прекрасно, матушка меня никуда от своей юбки не отпустит. Можно было бы плюнуть, да ради чего? Все те же лица, те же толки в гостиных, только больше раболепства из-за близости двора. Нет… Разве что уехать на Кавказ или куда подальше?.. И почему я не пошел в гусары? – Вольский грустно усмехнулся.
– С этой историей надо скорее покончить, – рассудил Евгений. – Там волнуются, пора сообщить секундантам. Твое извинительное письмо по всей форме избавляет тебя от всякого подозрения в трусости. Остальное – на совести свидетелей.
Вера не рискнула слушать далее. Негодуя и дрожа от пережитого страха, она поднялась к себе. Впрочем, чувство облегчения постепенно вытеснило все остальные. Хороши же друзья, разыграли комедию! Добро еще, дружество возобладало. Кто из них первый шагнул к примирению? Теперь уже не важно… Вера свалилась в кровать не раздеваясь: до рассвета оставалось не более двух часов.
И снова ей снился сон, полный соблазна. Волнующая нагота Вольского, чувственные губы, их вкус, головокружительная бездна, открывающаяся в его слегка прищуренных синих глазах. Руки Веры во сне касались мягких вьющихся волос, скользили по плечам Вольского, его твердой груди. Она чувствовала его касания, сводящие с ума. Уста их сближаются, и вдруг Вольский резко отодвигает ее и даже встряхивает зачем-то.
– Барышня! Барышня! Евгений Дмитриевич уезжают, велели кланяться! – трясла девушку Дуня. – Вы же бранить меня будете, коли не разбужу вас. Да проснитесь же, барышня! Вот-вот отбудут, и не свидитесь больше.
Вера подскочила. Мимоходом глянув в зеркало и машинально поправив волосы, она понеслась вниз. Евгений спешил: ему предстояло еще заехать на квартиру за багажом. Он стоял в передней в цилиндре и бурнусе, готовый к выходу. О секундантах уже не было и помина, прощались с поэтом лишь Вольский с княгиней да прислуга. Евгений ласково улыбнулся Вере. Ни слова о дуэли. Приятели крепко обнялись. Княгиня, облаченная в утренний наряд, была бледна и молчалива. Она не выказывала никаких чувств по поводу прощания, только рука ее, поданная юноше, слегка дрожала.
– Ну, – с грустью вздохнул Евгений, окинув провожающих взглядом, – суди меня Бог и Великий Новгород! Прощайте.
Вера не выдержала, бросилась к нему, целуя и крестя на дорогу. Последний, красноречивый взгляд в сторону княгини – и Евгений бежал. С улицы донеслось:
– Пошел! – и грохот экипажа.
Вера прильнула к окну, но ничего не видела из-за слез. Повисла тягостная тишина. Вмиг стало необычайно пусто.
– Ступайте и вы, Андрей Аркадьевич, – безжизненно произнесла княгиня. – На сегодня довольно происшествий.
Она удалилась, не прощаясь и не взглянув на воспитанницу.