Вера окончательно растерялась:
– Да, но княгиня…
Евгений вновь не дал ей продолжить:
– Гете говорил, что можно одновременно прижимать к горячему сердцу и алую розу, и белую лилию. В человеческих отношениях все так напутано. Одно я знаю наверное: у вас есть право на Андрея, воспользуйтесь им, пока не поздно.
От излишнего волнения Вера уже плохо понимала, что говорит ей поэт. Она выразила давнее удивление:
– Но как вы можете снисходительно смотреть на… многие поступки Андрея и все ему прощать?
Евгений погрустнел:
– Моя болезнь вынуждает меня смотреть на мир иначе, нежели смотрят здоровые люди. Вся моя мудрость отсюда. Я чувствую кратковременность жизни и умею ценить ее дары. Учусь прощать…
Воспитанница снова глупо спросила:
– Но неужели вы не ревнуете, в конце концов?
Юный поэт посмотрел в сторону княгини и грустно усмехнулся:
– Я болен, но я не ангел… Не судите ее, у Ольги Юрьевны страдающая душа, об этом знают немногие. За это ей все прощается.
Он умолк, и Вера увидела в его глазах глубокую грусть. Уже не сдерживаясь, она протянула руку и нежно погладила Евгения по волосам. Тут над ее ухом раздалось саркастическое:
– Однако они нашли друг друга. Ни дать ни взять пастушеская идиллия! «Воспитанница и поэт» – чем не сюжет для романтической баллады? – Перед ними стоял трезвый и злой Вольский.
Евгений побледнел. Поднявшись с софы, он молча смотрел в глаза Андрею. Вокруг них стали собираться любопытствующие. Княгиня спокойно наблюдала эту сцену со своего места. Вера не выдержала и ринулась в бой:
– Вы ничего не понимаете! Евгений уезжает…
– Доброго пути! – перебил ее Вольский, не отступая от приятеля. – Или у вас траур по этому поводу? Да, поэты счастливы в любви! Все поэтам – и слава, и вздохи, и обожание неопытных девиц. Не сделаться ль и мне поэтом?
Евгений медленно стянул с руки перчатку и, слегка ударив ею Вольского, тихо произнес:
– Я вызываю вас.
В руках Вольского хрустнул бокал, и лиловое стекло посыпалось на роскошный персидский ковер.
Глава 8
Страсти
– Вы должны их остановить! Это безумие! – металась Вера, а княгиня с холодным любопытством разглядывала ее и молчала.
Близился роковой час дуэли. Противники спешили покончить с этим поскорее: у Евгения в десять часов отбывал дилижанс на Санкт-Петербург. Все приготовления велись в доме княгини, отсюда же дуэлянты, едва рассветет, должны были отправиться в Марьину Рощу. В секунданты вызвались молодой офицер и один из архивных юношей, приятелей Вольского. Они привезли пистолеты, обговорили условия дуэли. Никто не спал в доме княгини. Евгений и Вольский писали последние письма родным, секунданты проверяли боеспособность дуэльных пистолетов и взбадривались мадерой. Княгиня удалилась к себе, отослав Веру спать, но юная воспитанница не могла и помыслить о сне. Промучившись некоторое время, она не выдержала и отправилась к Браницкой. Та лежала в постели с французским томиком в руке и показалась Вере кощунственно беспечной. Слушая Веру и наблюдая за ней, княгиня молчала. Как было ее понять? Наконец она изрекла:
– Из чего ты хлопочешь, Веринька? Не из-за тебя ли все это? Остановить их невозможно. Ты сама видела, какое оскорбление нанес Евгений Вольскому, да еще прилюдно! Дуэль неизбежна. Я надеюсь, что они не станут целиться друг в друга. Другое дело, последствия. Евгений может лишиться места у Нессельроде, да и Вольскому не поздоровится, коли прознает начальство. Насилу я уговорила секундантов не трезвонить по Москве о дуэли. Добро еще ночь. Молись, Вера, и только.
Спокойствие княгини показалось девушке чудовищным. Она метнулась было к Евгению, но побоялась усугубить его ссору с приятелем.