О Мерсина, какое это было покушение на темно-русое украшение моего лица, на милую симметрию моих незаменимейших конечностей! Мне пришлось быть в той же степени учтивым:
– Твой рот глаголет, как уста поэта, Мерсина, и твои губы переливаются через край, как горшок, полный сладкого меда; твоя речь благотворна, как пластырь, прилепленный на больное место, а звучание твоего голоса не забудет никто, кто его хоть раз слышал. Вот, возьми пять пиастров, чтобы купить лак и хну для твоих век и для розовых ногтей твоих рук. Мое сердце радуется тебе, моя душа помолодела, а мои глаза насладятся прелестью твоей походки!
– Господин, – вскричала она, – ты храбрый Али, мудрее, чем Абу Бакр, сильней, чем Самсон, и красивей, чем Хусейн! Хочешь, я тебе что-нибудь поджарю, сварю? Я сделаю тебе все, что ты потребуешь, ибо с тобой в мой дом вошла радость, через порог моего дома переступило благословение.
– Твоя доброта трогает меня, о Мерсина, я не смогу отплатить тебе в той же мере! Но я не хочу ни есть, ни пить, когда я взираю на блеск твоих глаз, цвет твоих щек и милый изгиб твоих рук. Тут был Селим-ага?
– Да. Он мне все рассказал. Твои враги уничтожены. Иди наверх и утешь своих друзей, которые о тебе очень тревожатся!
Я пошел наверх.
– Наконец-то вернулся! – сказал англичанин. – Большая тревога! Хотели идти и вас забирать! Счастье, что мы здесь!
– Ты подвергался опасности? – спросил Мохаммед.
– Не очень. Все, во всяком случае, позади. Ты знаешь, что мутасаррыфа сместили с должности?
– Мосульского?
– Да, макреджа тоже сместили.
– Значит, поэтому Селек и здесь!
– Да. Он тебе ничего те рассказывал во время вашего выезда верхом?
– Нет. Он молчал. Но ведь тогда Амада могут освободить, ведь только мутасаррыф держал его в заключении.
– Я тоже надеялся на это, но, правда, все меньше. Падишах одобряет действия турок против вас, а верховный судья из Анатолии приказал, чтобы твоего сына доставили в Стамбул как заложника.
– Аллах керим! Когда?
– Завтра утром.
– Мы нападем на его охрану!
– Пока мы еще можем освободить его хитростью, не причинив вреда ни одному человеку.
– У нас в распоряжении лишь эта ночь?
– Этого достаточно.
Затем я повернулся к англичанину:
– Сэр, мне нужно вино для мутеселлима.
– Если бы он был достоин вина! Пусть пьет воду, кофе, липовый чай, валерьянку и пахту!
– Он просил у меня вино.
– Озорник! Нельзя же вино пить! Мусульманин!
– Мусульмане пьют его так же охотно, как и мы. Я хотел бы сохранить его благоволение к нам, пока оно нам необходимо.
– Здорово! Пусть пьет вино! Сколько?
– Дюжину бутылок. Я даю половину, а вы – другую.
– Ну вот еще! Не покупаю половину вина? Вот деньги.
Он сунул мне кошель и даже и не подумал о том, чтобы заметить, сколько я взял из него денег. Он был джентльмен, а я – неимущий бедняк.
– Ну как? – спросил он. – Мы спасем Амада?
– Да.
– Сегодня?
– Да.
– Как?
– Я пойду пить вино с Селимом-агой и попытаюсь…
– Он тоже пить вино? – прервал меня Линдсей.
– С увлечением.
– Превосходный мусульманин! Заслуживает побои!
– Как раз эта его наклонность дает нам преимущество. Он напьется, и я возьму у него незаметно ключ от тюрьмы. Выпущу араба к его отцу, там он переоденется. Потом Халеф поведет его к вилле, которую мы построили для него.
– Well! Очень хорошо! А что я делаю?
– Прежде всего надо быть начеку. Когда я его приведу, то дам вон оттуда, от угла, сигнал. Я издам крик разбуженного ворона. Затем Халеф быстро спускается вниз, чтобы открыть дверь и задержать хозяйку на кухне. Вы идете с Мохаммедом к лестнице и встречаете Амада, ведете его наверх, он там одевается, и вы ждете меня.
– А вам нужно будет снова уйти?
– Да, к Селиму-аге, чтобы, не возбудив никаких подозрений, снова подсунуть ему ключ.
– Тяжелое дело для вас. А если вас поймают?
– У меня есть кулаки, а если и этого не хватит, то имеется и оружие.