– Он лжет, мутеселлим! Этого человека дали в сопровождение хаджи Линдсею-бею; он в меня стрелял и убежал, затем подкараулил нас в дороге и еще два раза выстрелил в меня из леса, но не попал. Моя собака поймала его. Я простил его и дал ему уйти. Но при этом мы отняли у него оружие, которое и сейчас у моего хаваса. Мне пригласить свидетелей?
– Господин, я тебе верю! Арестуйте этого пса и бросьте его в прочнейшую камеру, какая только есть в тюрьме!
– Господин, ты приказываешь взять и макреджа? – спросил Селим-ага.
– Да.
– Мутеселлим, свяжи его прежде, – напомнил я. – Он уже пытался бежать и, без сомнения, попытается снова.
– Свяжите его!
Их увели, и я остался с комендантом наедине. Тот был так утомлен происшедшим, что лишь как сноп рухнул на ковер.
– Кто бы подумал! – вздохнул он.
– Только не ты!
– Господин, прости меня! Я же ничего не знал.
– Арнаут наверняка заранее встретился с макреджем и договорился с ним, иначе он не осмелился бы выступать против нас, ведь у нас было основание арестовать его.
– Он больше ни в кого не выстрелит! Разреши, я подам тебе трубку!
Мутеселлим послал за еще одним наргиле и сам зажег его, затем произнес почти подобострастно:
– Эмир, ты подумал, что я серьезно?
– Что?
– То, что я хотел взять у тебя деньги?
– Да.
– Господин, ты ошибаешься! Я лишь подчинился макреджу и обязательно отдал бы тебе свою долю.
– И дал бы мне убежать?
– Конечно. Ты же видишь, что я хотел тебе лишь самого хорошего!
– Ты бы не посмел этого сделать, если бы обвинение было обоснованным.
– Эмир, ты будешь продолжать так думать об этом?
– Нет, не буду при условии, если ты сделаешь так, чтобы я это забыл.
– Не думай больше об этом, эмир. Забудь это, как ты уже что-то другое забыл.
– Что?
– Лекарство.
– Да, мутеселлим, это я и в самом деле позабыл, однако ты его получишь уже сегодня, я тебе обещаю!
Тут вошел слуга.
– Господин, тут прибыл один баш-чауш [43] .
– Чего ему надо?
– Он из Мосула и говорит, что по важному вопросу.
– Впусти его!
Фельдфебель передал коменданту письмо с большой печатью; то была печать Анатоли кади аскери, я тут же ее узнал. Комендант вскрыл его и вчитался, затем сказал баш-чаушу, чтобы тот прибыл к нему завтра утром за ответом.
– Господин, знаешь, что это? – спросил он меня, когда посланец ушел.
– Письмо верховного судьи.
– Да. Он извещает о смещении мутасаррыфа и макреджа. Последнего я должен, как только он появится, отправить в Мосул. Я передам его завтра с рук на руки баш-чаушу. Кстати, мне упомянуть в моем ответе что-нибудь о тебе?
– Нет. Я сам напишу. Только пошли с арестованным достаточно охраны!
– Это не помешает, тем более что в этом транспорте должен быть еще один заключенный.
Я похолодел:
– Кто?
– Араб. Мне это приказал Анатоли кади аскери. Сына шейха пошлют в Стамбул как заложника.
– Когда уходит транспорт?
– Утром. Сейчас я буду писать письмо.
– Тогда не буду больше мешать.
– О эфенди, твое присутствие доставит мне удовольствие.
– Но твое время ценно, я не буду у тебя его забирать.
– Ты придешь утром?
– Быть может.
– Ты должен быть при отъезде транспорта, чтобы видеть, как все это произойдет.
– Тогда я приду. Салам!
– Салам! Да будет Аллах твоим ведущим!
Едва я вошел в дом, навстречу мне звонко раздалось:
– Хамдульиллах, эфенди, ты жив и ты свободен!
Это была Мерсина. Она взяла меня за руки и глубоко вздохнула всей грудью:
– Ты великий герой! Это мне сказали твои слуги и посланник от Али-бея. Если бы они тебя арестовали, ты бы их убил прямо в серале и при этом, может быть, убил бы и Селима-агу.
– Его – нет, но других – точно! – рассмеялся я.
– Да. Ты как Келад-Силач. Твой стан походит на стан пантеры, твоя борода бесподобна, а твои руки как ноги слона!
Это, естественно, было лишь вольное сравнение.