Рябой уже без насмешки:
— Неужто взаправду идешь? Путь как узнаешь?
— Язык, сказывают, до Киева доведет. А если захочешь, и подалее…
Изумленное и даже, коли так можно выразиться, почтительное по отношению к рассказчику молчание оборвал худой, должно быть больной, бессрочноотпускной солдат, позже других принявшийся за еду и только сейчас ее окончивший. Отерев усы и спрятав за голенище сапога большую деревянную ложку, он громко и убежденно произнес:
— Ну, и дурачки же вы, мужички!
— А ты кто? — спросили недружелюбно.
— Я, мил друг, солдат.
— Расскажи, умник, с чего мы у тебя в дураки попали?
— А с того самого, что пустые байки, развесив уши, слушаете, про чистую волю, что вам давным-давно дадена, не знаете.
— Кем же?
— Известно кем: царем.
Оживился народец в избе: что за новое дело?
— И каким, может, скажешь?
— Последняя — нынешним государем.
— Стало быть, и прежде бывали?
— Не единожды! — убежденно и твердо ответил солдат.
— Куда ж они, эти воли, подевались?
— Туды, где и нынешняя. Мы вот, мужики, на этой половине двора один на другом. А на чистой, не приметил ли, кто расположился?
— Ну, помещик…
— А еще?
— Чиновник, кажись…
— Так. А третьим кто?
— Становой пристав, сам, поди, видел. Чего спрашиваешь?
— Я-то видел и уразумел. А ты, похоже, зря смотрел. Ты как рассчитываешь, помещик чиновника и станового за здорово живешь винцом да осетринкой-ветчинкой потчует? Как бы не так! За волюшку твою с твоей землицей. Чтоб молчали они и доподлинной царской грамоты не объявляли. Вот за что!
Тут — и этого никто не заметил, все внимали солдату — легонько скрипнула дверь, и старик, хозяйкин свекор, скрылся за ней.
И через минуту с грохотом распахнулась дверь, и на пороге выросла тучная фигура станового, из-за которой выглядывала козлиная борода хозяйкиного свекра.
— Эй, ты! — рявкнул становой. — Зачем смущаешь народ? Бит мало? Добавлю!
— Бит порядочно, твое благородие, — насмешливо ответил солдат. — Много более того, что заслужил. А добавлять, спору нет, вы все мастера. — И к слушателям: — Я о чем толковал, православные. Рта не успел закрыть, молвивши против господ-помещиков, а ихний верный пес тут как тут, кулаками грозится.
Гошка думал, толстого станового на месте хватит удар, до того побагровел и затрясся от гнева.
— Как смеешь, хам?! Мужики, взять его!
Однако ни один человек не шевельнулся в избе.
— Кому велено?! — Становой обвел грозным взглядом постояльцев.
И опять никто не двинулся исполнять приказание. Отводили мужики глаза от свирепых приставовых очей и, похоже, ухмылялись в бороды. А солдат и вовсе смеялся:
— Руки, похоже, стали коротки? Не исполняют твоего приказа.
— Бунтовать?! — взревел пристав. — Хозяин! Хозяйка! Запереть мерзавцев!
Стукнула дверь. Должно быть, побежал за подмогой.
Мужики разом задвигались, зашумели. Рябой на сей раз без ехидства подал голос:
— Тебе, солдатик, похоже, надобно тикать, покуда цел.
— Угадал, брат. И точно, запахло жареным. Ну, да не впервой.
— Оно похоже…
Дверь оказалась еще отпертой, и солдат, вскинув за плечо котомку, беспрепятственно покинул избу.
— Не поминайте лихом! И волю не за морями-горами шукайте, а тут, по своим деревням. Так-то оно поближе будет да и вернее…
Становой, раздобыв двух нижних полицейских чинов, вскорости объявился. Однако что толку? Солдат исчез, а с мужиков много ли возьмешь? Бранясь черными словами и грозя карами земными и небесными, вынужден был, несолоно хлебавши, удалиться.
Повеселели мужики, оживленно загомонили, малая, а победа над царским стражем!
— Похоже, и впрямь рук не хватает у властей на нашего брата, а, мужики?
— Где управиться сердешным.