«Бульдог», — мелькнуло в Гошкиной голове. Щелкнул взводимый курок.
— Застрелю, как собаку…
Мартын тоже побледнел:
— А что, стреляй! Мужики спасибо скажут.
Гошка — он стоял сбоку и чуть-чуть позади Стабарина — прыгнул на помещика.
Грохнул выстрел. Пуля, предназначенная Мартыну, подняла пыль под его ногами.
— Та-ак! — протянул Мартын. — Стало быть, за службу. Премного тебе, Александр Львович, благодарен.
— Приказчики, вязать! — заорал Стабарин. — Чего стоите!
— Верно… — все тем же тихим голосом произнес Мартын. — Вязать его… — и кнутом указал Упырям на помещика.
Толпа ахнула. Стабарин оцепенел.
— Ну! — Мартынов кнут опоясал разом обоих Упырей. — Кому велено!
Упыри коротко между собой переглянулись. Кабы один Мартын. Полсотни мужиков с ним. Сила! Нерешительно двинулись к помещику.
— Назад! — закричал тот истошно. — Запорю насмерть! В Сибири сгною!
— Ну! — повторил Мартын, и кнут вторично, с еще большей силой прошелся по Упырям. — Веселее, родненькие! Так ли, мужички?
— Так! — в один голос откликнулась толпа. — Так, Мартынушка!
И когда Упыри было замешкались подле упиравшегося Стабарина, Мартынов кнут поднялся и со свистом опустился еще раз:
— Убью, псы!
Упыри, коим собственная шкура была куда дороже бариновой, заработали споро и сноровисто. И как ни визжал Стабарин, как ни отбивался, был он раздет до пояса, повален на скамью и повязан.
Первый удар лег на Стабаринову спину.
— А-а-а! — закричал дико Александр Львович Триворов, российский дворянин, впервые в жизни отведывая того, чем он бессчетно потчевал своих крестьян.
Красная полоса вздулась поперек дебелой спины.
И снова.
— А-а-а! — еще истошнее Стабаринов голос.
И так третий, четвертый раз. После пятого удара Стабарин взмолился:
— Хватит, Мартынушка! Будет!
— Ты не меня — мужиков проси. Перед ими более всех виноватый!
— Вели отвязать, Мартынушка.
Мартын распустил веревки.
Поспешно сполз Стабарин со скамейки, рухнул жирной тушей на колени:
— Отпустите душу на покаяние, православные… Век за вас буду бога молить…
И троекратно стукнулся лбом оземь. Отворачивались мужики и бабы, неловко было смотреть в выпученные глаза владельца и владыки, ныне поверженного в пыль.
— Ладно уж… — раздались голоса. — Будет!
— Только своих слов не забывай…
Двое мужиков из толпы оттащили Александра Львовича под черемуху.
— А не ему одному нынче праздник, мужички?
— Вестимо, Мартынушка! — зло и весело отозвались из толпы. — Мы тута кое-кого для тебя еще придержали…
Маялись, тосковали в первом ряду два приказчика да пяток господских прихвостней поменьше. Запахло жареным, начали было налаживаться с горячего местечка. Не тут-то было! Сомкнулась стеной толпа, ужом не проскользнешь.
Вышла мужичкам потеха!
В Упырях объявилась-таки разница. Один так и пролежал, сцепив зубы, под Мартыновым кнутом, другой — плакал, просил пощады. Людишек помельче перебирали со смехом всем миром: кому сколько и как. Иных розгами учили, иных — кнутом. Двоих вовсе отпустили по бабьему заступничеству: не вредные, мол.
Когда невиданное дело было закончено, встал вопрос: как быть с наказанными дальше? Распустить всех по домам или придержать от греха. Мнения разделились, и решающим оказалось Мартыново:
— Отпустить, православные, никогда не поздно. А до времени — не стоило бы. Сколь Упыревы да бариновы слова и клятвы стоят, надобно поглядеть.
— Куды их денешь? — вопросили из толпы.
— Эва, задача! — откликнулись оттуда же. — Да хоть в любую баню. И замок снаружи.
— Нет, мужики. Кого можно и банькой остудить. А Александру Львовичу, пожалуй, чести и поболее следует воздать. Берите-ка его, — кивнул в сторону Стабарина, — и айда за мной.