В рассказе причудливо переплетались подлинные события, связанные с Беспалым Сережей и его скрипкой, Амати-Матькой, и весь арсенал читанных им бульварных книжек.
Стоило Гоше поймать недоверчивый взгляд барыни, он спешил оговориться:
— В точности этого, конечно, никто не знает, но говорят…
Или:
— По слухам…
Когда же Гошка, убоявшись, что чрезмерно злоупотребляет вниманием своей владетельницы, торопливо свел концы с концами, она, переведя дух, сказала:
— Уф! Скажи спасибо, что я ужасная любительница страшных историй, а то получил бы ты сегодня за свое вранье баринову «трубочку», а то и две.
Гошка опешил и чуть было не начал клясться и божиться, что все в точности так и было, но вовремя поймал предостерегающий взгляд Аннушки и, улыбнувшись, развел руками:
— Сударыня! Возможно, я и сочинил немного там, где в событиях были темные места. Только ведь Сережу Беспалого действительно убили, и его итальянская скрипка была у нас на хранении, и подожгли нас с умыслом, и из Москвы выдворили, чтобы лишние разговоры пресечь. Все это чистая правда!
Аннушка облегченно вздохнула и легонько наклонила голову: «Так, мол. Все правильно».
Внезапно барыня еще раз испытующе оглядела Гошку:
— А ты умеешь читать?
Пока Гошка соображал, к чему бы этот вопрос и как на на него ответить, барыня велела Аннушке подать книгу, которая лежала у той на коленях.
— Читай!
Гошка открыл наугад книгу и, откашлявшись, начал громко:
— «Графиня сверкнула своими небесно-голубыми очами и воскликнула гневно:
— Граф, вы забываетесь! Я пожертвовала ради вас своей молодостью…»
— Очень хорошо, — прервала его барыня. И, как показалось Гошке, не без некоторого злорадства объявила:
— Сегодня вечером будешь читать мне и освободишь от этой, как видно, неприятной для нее обязанности Анну, у которой каждый день фокусы: то голова болит, то, видите ли, нет настроения.
Гошка по-настоящему испугался. Ему очень нравилась триворовская воспитанница, он угадал, что жизнь ее в господском доме далеко не сладкая. А тут еще это…
Однако, покосившись в сторону Аннушки, увидел, что глаза ее сверкают почище, нежели у графини из книжки, только не гневом, а откровенной радостью. И голова опустилась в уже понятном Гошке кивке: «Все, мол, так. Прекрасно!»
— Слушаюсь, барыня! — поклонился Гошка.
— Распорядись, — это уже Аннушке, — чтобы его вымыли и одели пристойно.
— Слушаюсь, сударыня! — церемонно, но, как показалось, насмешливо поклонилась Аннушка.
— Идите же! — топнула ногой барыня.
Дед Семен и Прохор отнеслись к внезапному Гошкиному возвышению с единодушным сожалением:
— Попал, похоже, как кур в ощип. С непривычки, ох, туго придется… — покрутил головой Прохор.
— Да, милок, — вздохнул дед, — на горяченькое местечко угодил. Было тебе говорено. Да что теперь. После драки кулаками не машут.
— Погоди, солдатик, — возразил Прохор. — Драка-то у него только начинается — можно сказать, все впереди. — И Гошке: — Давал наказ проглотить язык и барский дом обходить за семь верст — выполнил его худо, в чем раскаешься по прошествии самого малого времени. Ныне тебе второе обещанное наставление. Коли коротко сказать: никого не бойся, а сделай так, чтоб боялись тебя.
Тут даже дед Семен саркастически усмехнулся:
— Пожалуй, хитро это…
— Верно! Не просто. Однако возможно и даже необходимо. Господа суть твои владельцы и повелители. Не потрафил барину или кому из его близких — пиши пропало. А угодить будет временами ой мудрено, потому как не от тебя чаще всего будет зависеть, хорош перед ними али нет, а от них самих — как почивали ночь, с какой ножки утречком изволили встать. За одну и ту же оплошку тебя иной раз пожурят, в другой — отправят на конюшню к Мартыну.