– Она до завтра не высохнет.
– Упс, – развела руками Катя. – Похоже, завтра мы проведем свой день голыми в постели. Но насколько я тебя знаю, развлекаться станем лишь просмотром телевизора. Топай в душ, от тебя пахнет цементовозом.
* * *Перед глазами долго раскачивались бурые волны, потом они посветлели, а потом боярин увидел небо. Небо поворачивалось из стороны в сторону, приближалось и удалялось. И было в этом что-то настолько знакомое, что Басарга одними губами позвал:
– Мирослава…
– Очнулся! – громко закричали над ухом, качка прекратилась, он увидел склонившихся бояр Софония и Тимофея: – Ты как, друже? Как чувствуешь? Чего хочешь? Скажи что-нибудь!
– Как? – выдохнул он.
– Не добил ты одного, – ответил боярин Зорин. – Он тебя сзади топором саданул. И броню пробил, и поддоспешник. Ребра тоже, сказывают, переломаны. Дырку знахарка одна прямо там на месте зашила, пока в беспамятстве лежал. Ну, и еще кое-что тебе наломали и порезали. Но то не сильно – срастется, заживет.
– Кто еще?
– Илью на рогатину накололи. Но дышит, не горячий даже. Холопов побили семерых, пятеро ранены. Иродов же мы три десятка на месте положили, и чуть менее смерды живыми повязали, хоть и пораненными. Путники помогли, что следом ехали. Они тебя и прочих раненых в Вологду и вывезли.
– Кто это был?
– А пес его знает, – пожал плечами боярин Зорин. – В Разрядном приказе выпытают. Мыслю, за неделю доберемся, там за них и возьмутся.
– Пить…
– Сейчас, друже, сейчас дам… – Софоний вытянул из-за пазухи флягу, выдернул пробку, поднес к его губам. – Теперь все хорошо будет. Раз очнулся – стало быть, на поправку идешь.
Басарга был ранен уже не впервые – однако на этот раз выздоровление происходило вовсе не так, как он ожидал. Оно тянулось неделя за неделей, словно смола за коснувшимся ее пальцем, оно дразнило светом за окном и свежим воздухом, но отказывалось вливаться в тело. Только на третьей неделе боярин, наконец, смог встать и пройтись по горнице. Еще через неделю – спуститься по лестнице. Еще через одну – Софоний, посоветовавшись с кем-то из лекарей, позволил ему сходить в баню, где они с Ильей бок о бок сидели на нижней полке, отогреваясь, а накопившуюся грязь с них смывали мочалками холопы.
Лишь в середине января Басарга окреп достаточно, чтобы предстать перед глазами государя.
– Гнев мой велик, боярин, – сообщил ему Иоанн, с силой сжимая подлокотники трона. – Святыни нет. Стало быть, и похода не будет. Еще год княжество Литовское станет терзать наше порубежье своими набегами.
– Виноват, государь, – склонил голову Басарга.
– Ведомо мне, витязь, сражался ты, ако лев, и едва живота не лишился, волю мою исполняя. Виновные татьбы, супротив тебя учиненной, найдены будут и наказаны. Языков много сотоварищи твои привезли. Хоть какой, да развяжется. Однако же приказы даются для того, чтобы исполнены были, боярин! – повысил голос Иоанн. – Доблесть ратная есть достоинство великое. Но одно поручение проваленное сотни и тысячи воинов погубить способно! По размышлении здравом, ты бы лучше для дела своего лишнюю сотню стрельцов прихватил. Не о том думай, что трусом назовут, а о том, что уж с ними точно никто не остановит. Ты понял меня, подьячий Басарга Леонтьев?
– Да, государь.
– Ныне отправляйся, раны свои залечивай. Однако в октябре святыня должна прибыть сюда. Не о подвигах я хочу услышать али свершениях великих, не о славе, которой ты себя покроешь, а тихую весточку о выполнении поручения. Так исполненного, что никто, кроме нас троих, о сем и не заподозрит. Иначе, боярин, зело удивлен я буду… Ты понял меня? Ступай!
– Все сделаю в точности, государь!
Подьячий не стал нарушать приказа даже в мелочи и в тот же день велел Тришке-Платошке складывать вещи.
Ловкий сын рыбака ухитрился отделаться в сече сущей мелочью – был оглушен во время второй сшибки и благополучно провалялся всю схватку под берегом. Теперь холоп с гордостью показывал свой шлем с изрядной вмятиной – доказательство храбрости. Вроде как голову чуть не потерял – но, однако же, не получил вообще ни единой царапины!
– Ты куда собрался? – поинтересовался Софоний, встретив хозяина дома в пустой и холодной трапезной.
– Иоанн отсылает.
– В опалу?
– Почти так… До осени – опала, а осенью надлежит до конца поручение довести, что по той осени не исполнили. Государь гнев еле сдерживал. Очень важные замыслы его из-за оплошности нашей не состоялись. Коли второй раз подведу, лучше уж сразу на плаху идти, его не тревожа.
– Ну, коли так, то ты, конечно же, сбирайся. Однако без нас из дома ни ногой! От порога до порога проводим.
– Не нужно, друже! У Ильи с Тимофеем свои поместья есть, свои семьи, свои хлопоты…
– Нужно, брат, – отрицательно покачал головой боярин Зорин. – У тебя сил-то всего один холоп и к нему два калеки. И сам еле ходишь. Помнишь, чего о прошлом разе по пути случилось? А ну, повторится? Нет, друже, проводим. Коли ты один, то един. А коли мы вчетвером, то уже десять копий получается. Посему даже слушать тебя не стану. Вместе, и только вместе.
* * *Боярин Зорин беспокоился напрасно – в этот раз никто дорогу путникам не заступил. В начале февраля они благополучно миновали Вагу, доскакали до излучины перед Важским монастырем, повернули на берег по идущей через Корбалу дороге и…
– Глазам своим не верю! – внезапно громогласно объявил Тимофей Заболоцкий и вытянул руку. – Други, гляньте. Никак, чудится мне?
Путники повернули головы в указанном направлении. Оглянулась на голос и Матрена, что развешивала белье во дворе своего дома.
– Помилуй бог, книжница! – охнул Илья.
– Отчего же я о прошлом разе сюда не дошел? – посетовал Софоний.
Бояре свернули к воротам, спешились и на глазах изумленных подростков, что таскали вслед за матерью корыто, преклонили перед торговкой колено и один за другим поцеловали ей руку. Причем среди прочих – и хозяин поместья.
– Вы меня в краску вгоняете, бояре, – как всегда, засмущалась женщина. – Здесь не стойте, в дом входите. Я сейчас стол накрою, меда принесу.
– Нет, не сегодня! – остановил друзей Басарга. – Что же мы тут свалимся, как снег на голову? Еще свидимся, в двух шагах живем. Ныне до усадьбы давайте доедем, расположимся, отдохнем, в баньке попаримся. Опосля навестим.
– Заходите, бояре! – улыбнулась Матрена. – Квасом ореховым угощу, не пожалеете.
– Ну надо же, книжница здесь! – моментально набросились друзья на Басаргу, едва они отъехали от селения. – Как появилась? Где ты ее нашел, откель взялась?
– На торгу случайно встретил, – пожал плечами боярин Леонтьев. – На нее там батюшка местный наседал. Книги-то светские, сами знаете, у многих святых отцов не в чести. Вот я ее вместе с лавкою и забрал. Тут место торное, к мощам целительным Варлаама Важского народ ныне каждый день десятками идет, многие по пути и к ней заворачивают. Нет-нет, да чего и купят.
– Ну, знамо дело, – улыбнулся боярин Булданин и скривился, потирая раненое место. – Молодец, не упустил. Хорошо хоть теперь за ум взялся. Такая девка по нему сохла, а он нос воротил. Одобряю.
Они миновали бор, пересекли поле, спустились на Ледь, проскакали сотню саженей по ее льду и спешились у ворот усадьбы.
– Басарга! Наконец-то! – сбежала с крыльца просто одетая женщина в душегрейке поверх платья и с пуховым платком на голове, кинулась подьячему на шею: – А я уж не чаяла, что и думать! Отъехал по недолгому делу и пропал на полгода! Вся от неизвестности извелась!
Илья Булданин изумленно крякнул, перекрестился, развернулся, вышел за ворота, завернул за столб, а потом осторожно выглянул из-за него.
Тимофей Заболоцкий только охнул и тоже перекрестился.
– А это кто? – крепко прижалась к груди хозяина усадьбы Мирослава. – Гости твои? Из Москвы?
И она отвернула лицо.
– Да увидели, чего уж теперь, – вздохнул Софоний. – Или, может статься, обознались?
– Нет, не обознались! – поворотившись обратно, гордо вскинула подбородок женщина.
Боярин Зорин вздохнул еще раз, куда тяжелее, приложил руку к груди, низко поклонился:
– Почтение тебе наше, княжна Шуйская.
Во дворе усадьбы у кого-то с грохотом покатилась по доскам бадья.
– Я пойду, – все еще удерживая любимого за руки, сказала Мирослава. – Поднимайся скорее.
– Лучше бы мы обознались, – тихо молвил Софоний, провожая ее взглядом. – Чует мое сердце, добром это не кончится.
– А я и не видел ничего, – снова вошел в ворота боярин Илья. – Припозднился.
– Я же просто ничего никому сказывать не стану, дабы за умалишенного не приняли, – пообещал Тимофей Заболоцкий.
– Мы-то смолчим, – покачал головой боярин Зорин. – А вот смолчит ли она? Засиделась, похоже, птица-лебедь у тебя, Басарга, на свободу рвется. К царскому двору привыкла. Мышкой-норушкой жить непривычна. Потому-то нам и показалась.