давал мне выбор: уйти или остаться. И я была
свободна в своих действиях, только вот когда даёшь
свободу мужчине, которого ты любишь всем сердцем и
от которого будет стонать душа, ты узнаешь, что
означает отчаяние. Почему всегда так бывает: женщины намного глубже переносят разлуку, чем
мужчины? Потому что последние не умеют любить?
Или же любили слишком часто? Нет. Они просто
скрывают от самих себя правду, которая лежит на
поверхности. Они все садисты, наслаждающиеся
нашими мучениями. Или же мазохисты душевные, терзающие себя изнутри и не понимающие, что есть
счастье. И это больнее всего, что мы, женщины, будем
дарить им эти чувства, потому иначе мы не умеем
любить.
Я заглушаю мотор у госпиталя, не понимая, зачем, вообще, я сюда приехала? Ведь вчера я решила, что я
тут лишняя. Только вот ещё вчера я не знала, что я
лишняя везде.
Я скатываюсь с водительского кресла, неуверенно
блокируя машину, и плетусь к главному входу. Когда я
стала так зависима от мужчин? Если нет Ника, то мне
нужен отец. И я не понимаю, почему это происходит со
мной. Я нуждаюсь в совете, в чётком указании дороги, потому что сама ни черта больше не вижу впереди, кроме густого и непроглядного тумана. Мне нужен
координатор, мне нужен Ник. С ним я могу многое, а
без него ничего не представляю.
Мне выдают халат и бахилы, и я прохожу по
знакомому белому коридору, останавливаясь у
палаты. Оттуда доносится приглушённый звук
новостного канала, и я делаю шаг назад. Зачем я
приехала? Зачем? Не могу понять себя, но мной ведёт
кто-то. Моя рука ложится на ручку двери и опускает её
вниз с характерным щелчком.
Я на секунду замираю, собираясь с силами или же не
давая себе бежать, как трусихе, и вхожу в палату.
Отец поднимает голову с подушки, удивлённо смотря
на меня, как и я на него. По нему видно, что все эти
капельницы, трубки в его теле истощили его. Под
глазами залегли тёмные круги, а глаза потеряли
жизненный цвет, кожа приобрела неприятный
желтоватый оттенок, а лицо отекло.
— Мишель, — потрескавшимися губами шепчет он.
— Здравствуй, папа. Я пришла, чтобы узнать, как ты
себя чувствуешь? — сглотнув, спрашиваю я, продолжая стоять у двери и не имея сил сделать шаг к
нему.
— Отвратительно, словно в меня не вливают
витамины, а выкачивают жизнь, — он приподнимает
уголок губ, и я усмехаюсь на его фразу.
— Хорошо...наверное, так и должно быть, — говорю я, переводя взгляд на окно, за которым все так серо, как
и в палате.
— Доченька, подойди ко мне, присядь. Я думаю, что
должен объясниться. Я...
— Нет, я не хочу этого слушать. Нет, — перебиваю я
его, резко разворачиваясь и хватаясь за ручку, чтобы
сбежать. Дура, не надо было ехать сюда.
— Почему ты не дашь и мне шанс объяснить причины
своего поведения? Почему он стал для тебя таким
драгоценным, и ты готова прощать только его, а
другие перестали быть для тебя людьми? — я слышу
полный горечи голос отца и это останавливает меня.
— Потому что вы все были против него, — шепчу я.
— Да, против него, дорогая, но не против тебя. Когда у
меня случился приступ, первое о чём я подумал, что
умираю. А второе, что оставляю тебя одну. Одну с
ним, и у меня не хватило времени найти для тебя
хорошего мужчину, который будет всегда защищать
тебя. Я не успел, и мне стало страшно, хотелось
бороться, лишь бы ещё немного дали времени, чтобы
я все сделал. Мишель, я прошу тебя, поговори со
мной, выслушай меня.
— Хорошо, — киваю я, разворачиваясь и подходя к
койке. — Только не оскорбляй его.
— Постараюсь, — хмыкает отец, нажимая на пульт и
выключая телевизор.
Я, пододвигая стул, сажусь на него, нервно сжимая
руки в замок.
— Я слушаю, — произношу я, и отец моргает, концентрируя взгляд на мне.
— Сначала, — его рука с капельницей на внешней
стороне тянется ко мне, но я отшатываюсь от неё, подаваясь назад. Опустив взгляд из-за слез
скопившихся в глазах отца, я чувствую себя гадко, но
пока...не могу позволить ему трогать меня. Мне
больно, сейчас я открыта для нападения, я слаба без
Ника и чувствительная сильнее, чем раньше.
— Прости меня, доченька. Прости, что, вообще, поднял на тебя руку, что толкнул, что вот так все
вышло. Я даже не помню, как это произошло. Но меня
трясло от злости и от отчаяния, что ты уходишь от
меня. Ты моё сокровище, кроме тебя у меня никого
нет. Я любил тебя всю жизнь, работал ради тебя, чтобы ты никогда не знала, какого это предавать, обманывать и даже мошенничать. Я много делал в
жизни ужасных вещей, но все это было ради тебя, ради твоего будущего. И я не мог остановиться, понимаешь? Просто не мог. А когда я услышал слова
про любовь, про честность, про преданность, обращённые к Холду, а не ко мне, то у меня, наверное, помутился рассудок.
— Это все началось раньше. Ника не было, когда мне
было шестнадцать, и ты заставил меня встречаться с
Теренсом, а в четырнадцать я участвовала в
домашнем показе мод, чтобы мужики, сидящие у нас, могли дома дрочить на ребёнка. Его не было, когда ты
то и дело всем рассказывал какие языки я знаю, что
умею, чем увлекаюсь, какой у меня характер. Твой
рассудок помутился раньше, и это никак не было
связано с Николасом Холдом. Это был ты, — отрезаю
я, и от вскипевших внутри воспоминаний я вскакиваю, затем снова сажусь.
— Я не думал, что Теренс и правда мог быть
наркоманом. У них же есть определённые зрительные
отличия, а у него не было, — отвечает он на мои
обвинения.
— Потому что с вами он встречался, всегда приняв
дозу. У него были расширены зрачки, мокрые ладони, он много пил воды. Но вы все это списывали на нервы, вот они и были подтверждением моих слов. Проще
было обвинить меня в обмане, чем поверить. Ведь
никому проблемы не были нужны, а тем более тебе.
Его родители только пригласили вас прокатиться на
своей круизной яхте по Средиземноморью. Вы никогда
не думали о своих детях, поэтому не надо распинаться
и говорить тут о любви, — огрызаюсь я.
— Но это прошлое, Мишель. Ведь я сделал все, чтобы
никто больше не мог тебе навредить. Я отдал
сумасшедшие деньги за уничтожение доказательств и
твоей причастности, — оправдывается он.
— Они обманули тебя, — качаю я головой.
— Что?
— Они взяли деньги и обманули тебя. Мне Ник сказал, потому что он проверил это дело, и это он нашёл
каждого из той истории и наказал, как и уничтожил
улики. А тебя просто надули, — усмехаюсь я.
— Господи, о Господи, он и об этом знает, — отец
издаёт слабы стон, хватаясь рукой за сердце. И я
подскакиваю, страх внутри и моя причастность к новой
смерти, к смерти отца заставляет меня простить
моментально все, что было, и я кладу руку на его.
Он поднимает голову, с блестящими глазами от слез и
я поджимаю губы, не давая себе расплакаться.
— Родная моя, девочка моя, это его...он поступает.
Зачем? Зачем же ты сама выкопала себе яму? Я
думал, что ты не расскажешь ему. Как сильно он
запустил в тебя свои когти, Мишель? Доченька, он
сохранит это. Все, что он делает для тебя, он вскоре
пустит против тебя, — быстро шепчет отец, и я
отрываю свою руку, отшатываясь от него и его слов.
— Что ты несёшь? — с отвращением кривлюсь я, понимая, что его никогда не изменить. — Он помог
нам, он...
— Нет же, сядь и послушай. Ещё пару месяцев назад я
был бы счастлив, если бы ты была с ним. Я был бы
только за, даже если взять во внимание то, что не он
владелец корпорации. Но по словам людей он был
богат. В Оттаве я познакомился с одним человеком, и
я упомянул о Холде. Он предложил мне встретиться в
более спокойном и тихом месте, обещал рассказать
про него. И я согласился, — говорит папа, а я
медленно опускаюсь на стул рядом с ним.
— Так вот... — он вздыхает и закрывает глаза.
— Тебе плохо? Может быть, воды? — предлагаю я, и
он мотает отрицательного головой, откидываясь на
подушку.
— Я узнал. Но то, что я узнал...я был в шоке. Я
испугался и обрадовался тому, что он, как мне
показалось, в тот момент не заинтересован в тебе. Я
молился, чтобы это было так, — продолжает он, приоткрыв немного глаза.
— А что тебе рассказали? Ведь это мог быть обман, папа. Николаса Холда многие ненавидят из-за зависти, из-за его силы, из-за стиля жизни.