Разве не слыхали, что она говорила?
– Да и купить яркий галстук он тоже не решился бы.
– Интересно, похожа ли дочь на мать?
Когда они вернулись в полицию, служащий сказал Мегрэ:
– Месье, вас спрашивала какая то девушка. Кажется, она договорилась о встрече. Я послал ее наверх.
– Давно ждет?
– Минут двадцать.
Мгла перешла в мелкий дождик, и мокрые следы ног образовывали мраморные прожилки на всегда запыленных ступеньках. Большинство кабинетов пустовало. Только из под
некоторых дверей пробивался свет.
– Мне оставаться с вами? – спросил Сантони.
Мегрэ утвердительно кивнул: поскольку он начал следствие с Сантони, то и продолжать следует вместе.
Девушка сидела на диване в приемной. В глаза бросилась ее светло синяя шляпка. Дежурный писарь встал:
– Это к вам, шеф.
– Знаю. – Мегрэ повернулся к ней и спросил: – Мадемуазель Туре? Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.
В кабинете Мегрэ пригласил девушку сесть. Он зажег лампу с зеленым абажуром, ее свет падал на кресло, стоявшее возле стола.
– Дядя сказал мне, что отец умер.
Мегрэ ответил не сразу. Мадемуазель Туре плакала.
Как и ее мать, она держала в руке платочек, свернутый клубочком, и мяла его. Мегрэ в детстве любил так мять кусок замазки.
– Я думала, что застану тут мать.
– Она уже уехала в Жюви.
– Как она это перенесла?
– Держалась мужественно.
Моника была красивой, совсем не похожей на мать, но унаследовала от нее тучность. Однако это не бросалось в глаза – сказывалась молодость. На ней был элегантно сшитый
костюм, что немного удивило комиссара, поскольку она вряд ли могла сшить его сама, – видимо, купила в дорогом магазине.
Что случилось? – спросила наконец девушка, и на глазах у нее опять заблестели слезы.
– Ваш отец убит.
– Когда?
– Сегодня между половиной пятого и без четверти шесть.
– Как это могло случиться?
Почему то Мегрэ показалось, что все сказанное ею звучит не совсем искренне. Мать еще можно было понять – у той такая натура. По мнению мадам Туре, умереть в глухом
переулочке бульвара Сен Мартен – большой позор. Она устроила свою жизнь, и не только свою, но и всей семьи, а эта смерть не вмещалась в установленные ею рамки, а тем
более на покойном – о ужас! – были желтые башмаки и красный галстук.
Моника же казалась несколько другой – осторожной и словно побаивающейся каких нибудь неожиданностей или коварных вопросов.
– Вы хорошо знали характер и привычки отца?
– Да… Но, наверно…
– Меня еще интересует, были ли вы дружны, делился ли отец с вами своими мыслями, душевными переживаниями?..
– Он был хорошим отцом…
– Он считал себя счастливым?
– Кажется.
– Вы встречали его в Париже?
– Не понимаю. Вы имеете в виду – на улице?
– И вы и он работали в Париже. Мне уже известно, что одним поездом вы не ездили.
– У нас разные часы работы.
– Могли бы встречаться во время обеденного перерыва.
– Иногда…
– Часто?
– Нет. Скорее редко.
– Вы бывали у него на работе?
Девушка заколебалась.
– Нет, – ответила она, – мы встречались в ресторане.
– Вы ему звонили?
– Не помню.
– Когда последний раз вы с ним обедали?
– Несколько месяцев назад. Перед отпуском.
– Где именно?
– В «Эльзасской кружке», ресторане на Севастопольском бульваре.
– Ваша мать знала об этом?
– Кажется, я ей говорила.