Мы обычно садились на ковер и разговаривали подолгу. Он любил слушать мои рассказы о гнезде жаворонка, о том, как на море кулики ловят рачков, подстерегая каждую новую волну. В общем, всякие мои фантазии, где правдашняя жизнь переплеталась с небылицами.
Дедушка постоянно курил трубку и, чтобы дым не попадал мне в лицо, отворачивался в сторону, задумчиво следил, как плывут вверх колечки дыма, постепенно растворяясь в воздухе. Он всегда был задумчив. Не знаю, о чем думал дедушка, но что у него тяжело на душе, тоскливо - это я чувствовала. Мне так хотелось его развеселить. И я начинала выдумывать всякие небылицы. Я уверяла его, что старое инжировое дерево на меня обижено, потому что я несколько раз обрывала незрелые ягоды. И теперь ветки не даются мне в руки, шлепают по лицу шершавыми листьями. Дед слушал меня внимательно. "Знаешь, даже деревья чувствуют добро", - говорил он, и лицо его делалось еще печальнее. Таким он запомнился мне на всю жизнь - мудрым, добрым. Я любила его больше всех на свете; мы вообще были очень привязаны друг к другу, но разве я могла помочь ему в его взрослых заботах и печалях? Когда у дедушки бывало хорошее настроение, он, случалось, предлагал мне:
- Севиндж, давай посчитаем, сколько сортов апшеронского винограда мы знаем.
- Давай, - тут же отвечала я, и начиналась игра. - "Аг шаны", "гара шаны"...
- Нет, - перебивал дедушка, - не спеши. Один сорт буду называть я, другой - ты. Идет?
- Идет. - И я начинала: - "Аг шаны".
Дедушка говорил:
- "Гызылы".
Я:
- "Гара шаны".
Он:
- "Аскери".
И так далее.
Я называла до десятка сортов, стараясь еще что-то вспомнить, авторитетно заявляла:
- Дедушка, больше нет.
- Есть, детка, - смеялся старик, лукаво щуря глаза. - Их много. А ну-ка давай вспоминай.
Уже были названы "ала шаны", "тебризи", "дербен-ди", "ага-даи", "багдады", "мускат", "кишмиш", "кяля-кишмиш", "пишрас", "сары-гиля", "гара-моудж", "каван-гир".
Я добавляла:
- "Сиркей"!
- Вот умница! "Хатыны".
Я опять замолкала и, сколько ни напрягала память, ничего больше не могла припомнить.
- "Дамские пальчики"! - говорил дедушка.
- "Козье вымя", - смеялась я в ответ. - Дедушка, а почему им дали такие названия? Разве виноград нельзя было как-нибудь по-другому назвать?
- У женщин руки нежные, поэтому гроздья с длинными ягодами называют "дамскими пальчиками". А вон посмотри на тот виноградник, - он повел трубкой вправо, - погляди на ягоды - они похожи на козье вымя. И "пальчики", и "козье вымя" созревают очень поздно. Дачники уже уезжают в город.
- Дедушка, а когда все переезжают в город?
- Осенью.
- А почему осенью?
Моим вопросам не было конца. Но дед по природе своей был очень терпеливым человеком. Я смело задавала ему свои бесконечные "почему".
- Потому, что осенью одни люди идут на работу, другие спешат в школу. Остаются здесь те, кому не надо идти на работу. Старики. Осень - золотая пора. Самая лучшая пора на даче. Прохладно. Выпавшая за ночь роса помогает виноградникам: гроздья наполняются соком и делаются прозрачными, как стеклышки. Сок в них такой чистый, что видны косточки.
Я бегала на горку, посмотреть "дамские пальчики" и "козье вымя", и мне не верилось, что эти маленькие зеленые бусинки через несколько месяцев превратятся в продолговатые медово-сладкие ягоды. Когда гроздья поспевали, дедушка укутывал их опавшими листьями или соломой, прятал от птиц и прожорливых насекомых. Прикрытые листьями кисти сохранялись до самой зимы. Дедушка знал, как сохранить до зимы айву и гранат. Айва, созревая, постепенно оставалась на голых ветвях. Листья, пожелтев, опадали, и желтые плоды айвы напоминали мне надувные шары, которые часто привозил из города отец. Я привязывала их на ветку, где зрела айва, и весь день любовалась ими.