— Да, но к весне я снова вернусь к нему, — не уверенно пролепетала Назан.
— А ребёнок?
— Он со свекровью и с мужем.
— Эх, доченька! — вздохнул угольщик. — Все говорят, что тебя обманом выкурили из дому. Женщина неразумная! Ну кто же бросает ребёнка, вещи?.. Сколько тебе угля-то?
— Сколько войдёт.
Угольщик наполнил корзинку и поставил её на весы. А Назан с замиранием сердца выглянула на улицу. Слава аллаху, Сами не подошёл к лавке, но у порога уже собралась толпа.
Закутанные в чаршафы женщины и любопытные девчонки ждали, когда выйдет Назан. Может, тот мужчина вовсе ей незнаком? Все хотели убедиться, заговорит ли он с ней опять.
— Смотрите, смотрите — говорит… — зашептали женщины, увидев, как Сами подошёл к Назан.
— Да кто же ей этот мужчина?
— И чего тут не знать, любовник её, стало быть.
— Чей, чей любовник? Дайте-ка взглянуть, — высунулся из двери угольщик.
Посмотрев на Сами, он многозначительно подмигнул женщинам и, проведя чёрной от угля ладонью по усам, хмыкнул.
— Теперь понятно, что за птица эта Назан. Наверно, она и там крутила. Кабы не так, разве адвокат развёлся бы с ней?
Угольщик вытащил из кармана табакерку и, сворачивая толстую цигарку, подумал: «Если она пошла по рукам, так почему бы и мне не пользоваться? Что у меня меньше монет, чем у тех лоботрясов, которые к ней шляются? И с чего это к нам повадились чужаки? Неужто в нашем квартале вся молодёжь повымерла? Да куда же запропастились Акула-Ихсан и Волк-Джеляль?»
Под вечер, когда снег падал на землю крупными хлопьями, появился рыбак Ихсан. Касым выскочил на крыльцо и закричал ему вслед:
— Боишься войти?
Огромный, широкоплечий Ихсан остановился, засунув руки в карманы саржевых брюк.
— Видно, тебе мешают рога, — сказал угольщик, поддразнивая парня.
— Что? — удивился рыбак, проведя рукой по своим тонким усикам. Он вошёл в лавку, пододвинул к себе плетёную скамеечку и сел.
— Дожили мы, что называется, до весёлых дней, — сказал, протягивая ему табакерку, Касым. — Племянница-то нашей матушки Алие начала приводить в дом ухажёров!
Ихсан хорошо знал матушку Алие, но её племянницы ещё не видел. На днях он, правда, слышал что-то о ней от Волка-Джеляля. Муж у неё вроде адвокат какой-то был…
— У этой женщины, Ихсан, — сказал угольщик, — руки белее хлопка. Как увидел я её, аж в голове все закружилось… А какой у неё перстень!
Ихсан продолжал спокойно курить. Наконец он поднял голову:
— Так говоришь, ухажёра привела? А что это за тип?
— С виду вроде бы из господ. Одет с иголочки!
Ихсана взорвало, словно ему было нанесено оскорбление. «Вот это действительно дожили! Стоило уйти на три дня в море, как в квартал повадились какие-то типы. Да перемерли мы все, что ли?» — распалял он сам себя, а вслух сказал:
— Эта матушка Алие только и думает, как бы подшибить деньгу. Ничем не побрезгует, чёртова ведьма!
Плотно закутавшись в шаль, матушка Алие ожидала трамвая. В руках у неё были покупки — пирзола и халва с фисташками. Порывистый ветер бил в лицо колючими снежинками.
На трамвайной остановке, пытаясь согреться, топтались пассажиры — рабочие и работницы, торговцы с лотками, дети. При каждом порыве ледяного ветра воздух оглашался проклятиями и стонами толпы.
Матушка Алие не замечала холода, не слыхала ни шума, ни грязной ругани. Она жила в мире грёз. Когда Назан согласится, они сразу купят несколько чулочных машин и пока поставят их прямо в комнате. Хозяин дома не будет против. Достаточно сунуть этому старому скряге несколько курушей, и он становится сговорчивым. Жильцы, конечно, начнут жаловаться: «Машины шумят!», «Покою нет!» Но на них можно не обращать внимания! Тем, кто будет недоволен, хозяин быстро укажет на дверь. Кое-кто, пожалуй, съедет с квартиры, а остальные подожмут хвост и будут молчать.