Мне впервые пришло в голову — откуда тильскому охотнику известен старый найлерт, забытый язык, настолько не похожий на современный, насколько мертвый лиранат не похож на современную общепринятую речь? Древними языками владеют образованные, и, как правило, очень богатые люди. Или церковники. Но охотник-варвар…
— Слушайте, девочки… А ведь и правда. Я, конечно, вчера пьяна была, но я помню. Он говорил на старом найлерте. Он даже первый сообразил, на что похожа стангревская речь… Ой, девочки! Он же записывал вместе со мной!
— Сыч?
— Ну да! Записывал! Где моя папка?
— Какая папка?
Я соскочила с постели. Принялась рыскать по комнате. Иль и Летта недоуменно переглядывались.
— Моя папка! С записями! С рисунками! Где она?! Вы брали ее с собой?
— Не было никакой папки.
— Забыли! Ах, незадача… Там же все записано, все слова… надо срочно бежать в Долгощелье.
— Не выдумывай, Альса. Завтра сходишь и возьмешь.
— Нет, сегодня! Я не могу работать без моих записей.
— Ну, все. Вожжа под хвост, — Ильдир только руками развела, — Вот ведь лираэнское упрямство.
— Шла бы ты лучше после обеда, — посоветовала Леттиса.
— Почему это?
— По кочану! Потому что ты вносишь разлагающий элемент. Почему тебе можно, а другим нельзя? На службах ее нет, в трапезной ее нет, дома не ночует — что за бардак? Хочешь с Этардой побеседовать?
С Этардой беседовать я не хотела. По собственному опыту знаю, что после такой беседы я целую неделю, а то и больше, не смогу вернуться в нормальное состояние. Этарда влепит мне такой заряд благости и кротости, что все мои грандиозные планы полетят насмарку.
Нет уж, лучше пойти на обед и отстоять молебен. Себе дороже.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Что-то происходило.
Крики. Вой.
Хохот сатанинский.
Рычание.
Собаки.
— Ар! Ар, зверье! — горло перехватило.
Я приподнялся, плюнул в снег. Попробовал понять, что делается.
Ун и Редда вернулись, а в сторону Косого Узла резво улепетывали, по-моему — трое. Ух, черт, не башка, а храмовый колокол… Парень где?!
Вон, под окошком… Э! Окошко. Окошко было выбито. Высадили мне окно, братцы. Собаки? Нет, не собаки. А ентот, с позволения сказать, симулянт.
Припав на колено, опершись обеими руками о землю, он застыл в несколько странной сей позе, живописно обвешанный остатками рамы.
— Жив?
Улыбка ему не удалась. Губы он закусил от боли.
Так и есть. Акурат на больное крыло раму нацепил.
Боги великие, ну и рожа у него!
— Ну-ка. Вот та-ак… Давай в дом.
Колода для рубки дров. Дверь подперли. Сучий потрох, к черту.
Покатилась в снег.
Дверь. Сени.
Дверь.
Держась друг за друга, как двое развеселых гуляк, мы добрались до койки. Собаки путались под и без того заплетающимися ногами. Я шуганул их.
Эка, парень. Синячище во всю левую скулу, глаз заплыл, кровь на губах…
— Что было, черт побери?
— Они пришли, — сказал парень, — Они напали. Я вышел.
— В окно?
Впрочем, к двери-то колоду привалили.
— В окно… Ауара!
— Ну-ну, уже все. Все уже. Больно?
— Нет.
Лубок я вроде бы вернул на место. А кость, кажется, не сместилась. Повезло.
— Боли нет совсем?
— Совсем. Спасибо.
— А дальше?
— Я вышел. Крыло зажало. Они… испугались. Сначала. Потом…
И так ясно. Сообразили, что тебе не двинуться. Палками, небось, орудовали.
— Палки?
— Палки.
Боги, боги…
Полез меня спасать, ишь ты… Вот такой у нас трус. А также предатель.
— Послушай, друг. Ты вышел в окно — сам. Не выпустил собак — почему?
Он поморгал удивленно, обдумывая. Потом гордо вскинул голову:
— Не догадался.
Ах ты, чертушка…
— Резво они драпали, э? То есть — быстро бежали они?
Фыркнул, напрягся, втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— Что с ребрами? Какого черта! Зачем? Мозгов нет совсем!
И тут он изрек такое…
Я сперва даже решил — ослышался.
— Они бы тебя съели.
Я переспросил. Потом уточнил, путаясь в тяжеловесных конструкциях.