Сатурнина откупорила бутылку, наполнила фужеры и протянула один испанцу.
— Посмотрите, — сказала она, глядя сквозь золотистую жидкость. — Что может быть прекраснее этого удовольствия?
— За что мы выпьем?
— За золото, конечно.
— За золото, — повторил дон Элемирио со страстью в голосе.
Первый глоток пронзил их насквозь.
— Вот теперь мы можем достойно отведать вашего «Сент-Оноре».
Он разрезал торт на две половины, и они не осели: ему сопутствовала благодать.
— Изумительно вкусно! — воскликнула Сатурнина. — Не знаю, какой вы аристократ, но как кондитер вы меня убедили. Что с вами? Вы плачете?
— Впервые мне показалось, что я вам нравлюсь. Я очень чувствителен.
— Полноте, не надо преувеличивать. Я оценила ваш торт, только и всего. Утрите слезы, прошу вас.
— Нет. Мне нравится плакать перед прекрасной молодой женщиной, которой я дарю наслаждение.
— С вами невозможно общаться!
— Вот видите, я прав, что избегаю общества.
Сатурнина рассмеялась.
— Как подумаю обо всех этих женщинах, которые мечтают с вами познакомиться! Если бы они знали, что вы рыдаете по любому поводу и что у вас в доме нет шампанского!
— По последнему пункту я исправлюсь. Вы меня обратили. Откуда у вас эта привычка?
— Привычка? Вы шутите. Я не так много шампанского пила в жизни, но с первого же раза поняла, что ничего лучше быть не может. Но вы-то — как это могло пройти мимо вас?
— Думаю, шампанское для меня было испорчено светскими условностями. Я не притрагивался к нему двадцать лет.
Этот срок напомнил его собеседнице другой.
— Для работы в доме вы нанимаете только мужчин. Почему?
— Мне невыносима сама мысль, что унизительную работу может выполнять женщина. Еще в детстве, когда я видел, как женщина моет пол, мне становилось стыдно.
— А когда мужчина моет пол, вас это не смущает?
— Я всегда считал, что мужчины предназначены для черной работы. Если я требовательнее к женщинам, то это потому, что от них большего можно ожидать.
— Ваши речи довольно двусмысленны. Вы ставите женщин выше, чтобы легче позволить себе их наказать.
— С чего вы взяли, что я их наказываю?
— С ваших собственных слов. «Если вы войдете в темную комнату, вам не поздоровится».
— Из этой фразы не следует, что я наказываю кого бы то ни было.
— Мне кажется, вы играете словами.
— Если вы подозреваете меня в злонамеренности, почему же не уходите?
— Потому что здесь я пользуюсь исключительным комфортом. Потому что мне неинтересна ваша темная комната. Потому что с завтрашнего дня вы будете заказывать коллекционное шампанское.
— В общем, вы меня цените.
— Я этого не говорила. Но я вас не боюсь.
— Вы правы. Я не опасен.
— А что об этом думают восемь моих предшественниц?
— Спросите их.
— У вас мрачный юмор.
— Позвольте, я вам расскажу…
— Я не хочу знать вашу историю, повторяю вам еще раз.
— Вы несправедливы.
— У меня такое чувство, что и вы не образец справедливости.
Дон Элемирио съел немного «Сент-Оноре» и с сомнением на лице произнес:
— На первый взгляд факты говорят против меня.
— Как вы трезво мыслите! — воскликнула Сатурнина смеясь.
— Вы ошибаетесь на мой счет. Мне просто худо делается, как подумаю, скольких женщин точно магнитом притягивает моя чудовищная репутация. Вот вы можете мне объяснить эти женские причуды?
— Наверно, в большинстве женщин заложена от природы некая форма мазохизма. Сколько раз я видела, как женщин тянуло к гнуснейшим извращенцам! В тюрьмах последователи Ландрю[6] получают кипы писем от влюбленных поклонниц. Некоторые даже выходят за них замуж. Думается мне, это темная сторона женственности.
— Но вы ведь не такая. Почему?
— Задайте вопрос иначе. Почему другие безумны?
— Женщины лучше или хуже мужчин. Это написал Ларошфуко.
— Впервые слышу, как вы цитируете француза.
— Испанцы способны лишь трагически идеализировать женщин. Я не исключение из правила.
— Это, пожалуй, не подарок — поместить женщину на пьедестал.
— Напротив. Это значит подарить ей возможность исключительности.
— И за малейшую погрешность сбросить несчастную наземь.
— Не за малейшую погрешность.
— Замолчите! Думаете, я не поняла? Вашим действиям нет оправдания.
— Если вы так думаете, донесите на меня в полицию.
— Нет уж, увольте, это не в моих привычках. Донесите на себя сами.
— Мне судья только Господь.
— Очень удобно!
— Вовсе нет.
— Господь, который через посредство вашего духовника отпускает вам грехи за деньги!
— Нет, за золото.
— Перестаньте, прошу вас.
— Разница огромная. Деньги — жалкая штука, и я их не уважаю. Золото же священно.
— И этого достаточно для очистки вашей совести? Вы хорошо себя чувствуете, когда смотритесь в зеркало?
— Я нахожу себя вполне заурядным.
— Вы так и выглядите. Если бы в мире царила справедливость, у людей вашего сорта были бы те лица, которых они заслуживают.
— У меня и есть лицо, которого я заслуживаю. Вполне заурядное.
— Сейчас вы, наверно, будете говорить мне о банальности зла. Я терпеть не могу эту теорию.
— Не приписывайте мне чужих мыслей. Я не собирался вам об этом говорить. Теперь, когда вы познакомились с моими кулинарными талантами, может, вы захотите выйти за меня замуж?
— Все бы вам ерничать. Это сильнее вас, не так ли?
— Я совершенно серьезен.
— Нет, я не выйду за вас. Ради торта замуж не выходят.
— А неплохой был бы мотив.
— И все равно я не собираюсь замуж. Ни за вас, ни за кого другого.
— Почему?
— Это мое право.
— Да. Но почему?
— Я не обязана вам это объяснять.
— Пожалуйста, скажите мне.
— У вас же есть темная комната, куда заходить запрещено. Отсутствие матримониального желания — моя темная комната.
— Это разные вещи.
— Каждый хранит свои секреты там, где хочет.
— Вы в самом деле ничего не поняли. Вы меня разочаровали.
— Не мните себя таким уж таинственным. На уловку с темной комнатой вам меня не поймать.
— Вы меня глубоко разочаровали.
— Тем лучше.
— Увы, разочарование не излечивает от любви.
— Если я доем ваш «Сент-Оноре», это вас излечит от вашей любви?
— Нет. Это ее усугубит.
— Черт! А мне так хочется это сделать.
— Валяйте. Так или иначе, я влюблен до безумия.
— Положить вам еще?
— Нет. Я слишком опечален.
Сатурнина без церемоний приступила к торту, вернее, к тому, что от него осталось. Наевшись, она вновь снизошла до разговора:
— Позавчера, когда я с вами познакомилась, вид у вас был очень депрессивный.
— Так и есть. Только любовный восторг выводит меня из депрессии.
— Вы никогда не думали обратиться к специалисту?
— Сдавать комнату, на мой взгляд, эффективнее и выгоднее.
— Вот это тоже, пожалуй, эффективнее и выгоднее, — сказала Сатурнина, наполняя фужеры шампанским.
Дон Элемирио выпил и вздохнул.
— Вы такая чудесная, умная, красивая и пышете здоровьем. С ума сойти, до чего мне не везет с женщинами.
— Утешьтесь. Я не останусь здесь на веки вечные. Вы найдете недалекую квартиросъемщицу, которая влюбится в вас.
— А я бы хотел, чтобы вы остались здесь на веки вечные, — проговорил он торжественно.
— Замолчите, а то у меня мурашки по спине побежали.
— Но аппетит я вам не отбил.
— Очень галантно с вашей стороны это подчеркнуть.
— Я восхищен: вы столько едите и остаетесь такой худенькой.
— Это называется молодостью. Вы еще помните?
— Да. Чувствуешь себя несокрушимым, но вдруг… Достаточно какого-нибудь пустяка, и ты уже знаешь, что всему конец.
— Полноте, — сказала Сатурнина, разлив по фужерам остатки шампанского, — нельзя впадать в меланхолию, когда пьешь этот эликсир. Завтра же велите Мелену заказать «Лоран-Перье», «Рёдерер», «Дом Периньон» и еще что-нибудь из той же компании. Не скупитесь, средства у вас есть. Только хочу вас предостеречь: не берите розового шампанского.
— Само собой. Предпочесть слащавость розового мистицизму золотого — какой абсурд!
— Изобретателю розового шампанского удалась полная противоположность поискам алхимиков: он превратил золото в сироп.
С этими словами Сатурнина скрылась в своей комнате.
В субботу молодая женщина позвонила Коринне и пригласила навестить ее по новому адресу.
— Ты уверена, что я могу прийти?
— Почему бы нет? Ты боишься?
Подруга приехала под вечер. Сатурнина показала ей все комнаты особняка. Перед последней дверью она остановилась.
— Темная комната? — спросила Коринна.