— Почему же и семьи тоже?
— А что их жадность сделала с нашими семьями? С нами? С нашим будущим? Нам еще много лет предстоит расплачиваться за их тупую ненасытность. Поэтому они заплатят той же монетой. Все до единого.
Кулум встал и направился к двери.
— Что тебе нужно, парень?
— Туалет. То есть, я хочу сказать, «гальюн». Дверь закрылась за ним.
— Жаль, что пришлось говорить ему такие вещи, — вздохнул Струан. — Но по-другому нельзя.
— Знаю. Мне тоже жаль. Но ты прав насчет парламента. Он будет прибирать к рукам все большую и большую власть. Там и станут заключаться самые крупные торговые сделки. Я присмотрю за деньгами, и вместе мы сможем направлять Кулума и помогать ему. Как чудесно все получилось с Винифред, а?
— Да, слава Богу.
— У Кулума, похоже, вполне определенный взгляд на некоторые вещи?
— Он очень молод. Рональда воспитывала детей… Ну, она понимала Писание слишком буквально, как тебе известно. Когда-нибудь Кулуму придется повзрослеть.
— Что ты намерен делать в отношении Гордона Чена?
— Ты имеешь в виду его и Кулума? — Струан наблюдал за полетом морских чаек. — С этим придется разбираться сразу же, как только мы вернемся на Гонконг.
— Бедный Кулум. Взросление ведь дается нелегко, не так ли?
— Взросление никогда не бывает легким, — покачал головой Струан.
После короткой паузы Робб спросил:
— Помнишь мою Мин Су?
— Да.
— Я часто думаю, что сталось с ней и ребенком.
— Денег, которые ты дал ей, хватит на то, чтобы она могла жить как принцесса и нашла себе замечательного мужа, Робб. Она сейчас наверняка жена какого-нибудь мандарина. Не стоит за них переживать.
— Маленькой Изабель теперь должно быть десять. — Робб позволил себе скользнуть в ласковые объятия воспоминаний, где звенел ее смех и жила радость, которую Мин Су дарила ему. Так много радости, подумал он. Мин Су за один день давала ему больше любви, доброты, нежности и сочувствия, чем Сара за все годы их брака. — Тебе нужно жениться еще раз, Дирк.
— У меня еще будет время подумать об этом. — Струан рассеянно взглянул на барометр. Прибор показывал 30, 1 дюйма, ясно. — Робб, когда станешь Тай-Пэном, Кулуму спуску не давай.
— Не волнуйся, не дам, — ответил Робб.
Когда Кулум поднялся на палубу, клипер перевалился на другой борт и вырвался из пролива, который образовывал с Гонконгом крошечный прибрежный остров Тун Ку Чай. Корабль быстро выскользнул из горловины пролива, зажатого меж высокими скалами, в открытое море и взял курс на юго-восток. Другой остров, покрупнее, Поклью Чау лежал в двух милях по левому борту. Свежий северный муссон срывал пену с волн, над морем висело серое покрывало облаков.
Кулум стал пробираться вперед, тщательно обходя аккуратные бухты канатов и тросов. Он прошел мимо рядов пушек, тускло отсвечивавших начищенными боками, и подивился чистоте и порядку на всем корабле. На Гонконге он поднимался на борт других торговых судов и везде видел грязь.
Левый гальюн оказался занят двумя матросами, поэтому он осторожно перебрался через борт в правый. Уцепившись за веревки, он с большим трудом спустил штаны и опасливо присел над сеткой.
Подошел молодой рыжеволосый матрос, ловко перемахнул через фальшборт в гальюн и снял штаны. Он был босиком и, присев, не стал держаться за веревки.
— С чудесным вас утречком, сэр, — поприветствовал он Кулума.
— И тебя также, — ответил Кулум, угрюмо держась за веревки.
Матрос управился быстро. Он потянулся вперед к фальшборту, взял из коробки квадратик газетной бумаги и подтерся, потом аккуратно бросил бумагу вниз и подвязал штаны на поясе.
— Что это ты делаешь? — спросил Кулум.
— Что? А, вы это про бумагу, сэр-р? Разрази меня гром, если я знаю, сэр. Это вроде как приказ Тай-Пэна. Вытирай задницу бумагой или лишишься платы за два месяца и проси дишь десять суток в чертовом карцере.