Каждый нищий мог стать великим визирем, вчерашний раб — царским зятем. Ведь
сказано: «Разве же у них лестница до неба?»
Паша, загоняя коней до смерти, мчал из Эдирне, чтобы принести в Манису
весть о смерти султана, прежде чем об этом узнают в Стамбуле. Он торопил
Сулеймана: «Быстрее, быстрее!» В столицу, в султанский дворец, пока не проведали
янычары, пока стамбульская чернь не выплеснулась на улицы... Сулейман не верил.
Султан мог подговорить Ферхад-пашу. Заманить Сулеймана в западню и расправиться.
Ферхад-паша падал на колени, целовал Сулеймановы следы. «Сияние очей
моих! Разве бы осмелился раб твой...» Сулейман кривил тонкие губы в усмешке.
Слишком много черных теней затемняло сияние самого Ферхад-паши. В царской семье
хотел властвовать безраздельно, соперников не терпел. Если перед шах-заде
заискивал, то Ибрагима ненавидел открыто. Называл его ржавчиной на сверкающем
мече Османов.
Тогда прибыл новый гонец. Теперь уже от великого визиря Пири Мехмед-паши
из Стамбула. Мудрый Пири Мехмед прислал Сулейману шелковый свиток: «Моему
достославному повелителю. Дня двадцать седьмого рамадана почил в аллахе
всесветлый султан Селим. Смерть его скрыта от войска. Остаюсь для повелений
моего достославного властителя».
Сулейман поцеловал свиток. Взял с собой Ибрагима и Ферхад-пашу —
Ибрагима для себя, пашу для янычар. Коней меняли через каждые три часа.
Ферхад-паша издевался над Ибрагимом: «Рассыплешься!» — «До твоих похорон
доживу!» — «Подумай, кому это говоришь?» — «Я уже подумал». Сулейман не разнимал
двух фаворитов. Один — его собственный, другой — всей султанской семьи. Может,
ждал, кто кого? Но Ибрагим ждать не мог.
На вершине пятого из семи стамбульских холмов Сулейман поклонился
покойному султану, и первым, что он повелел, было: воздвигнуть на том месте
джамию*, тюрбе** и медресе в память великого покойника. Только после этого
вступил во дворец Топкапы.
_______________
* Д ж а м и я — большая, (соборная) мечеть.
** Т ю р б е — гробница (араб.).
Янычары взвыли, услышав о смерти Селима. Султана звали Явуз — Грозный, с
ним и они были грозны как никогда прежде. В знак скорби посрывали с голов свои
островерхие шапки, свернули походные шатры, бросили их на землю, отказались
служить новому султану. Ибо тот признавал только свои книги, выискивая в них
мудрость. А мудрость — на конце ятагана. Пусть себе утешается книгами!
Сулейман терпеливо пережидал смуту в придворном войске. Надеялся на
Ферхад-пашу? Или на старого Пири Мехмеда? Потом велел открыть сокровищницу и
стал щедро раздавать золото и серебро. Янычары притихли. Отпустил домой шесть
сотен египтян, взятых в рабство Селимом. Персидским купцам, у которых Селим
перед походом против шаха Исмаила забрал имущество и товары, возвратил все и
выплатил миллион аспр* возмещения. В науку другим и для острастки повесил
командующего флотом капудан-пашу Джафер-бега, прозванного Кровопийцей. Никто не
знал, что это первая месть Ибрагима. Да и сам капудан-паша не успел догадаться
об истинной причине своей смерти. Забыл, как пятнадцать лет назад был привезен
на его баштарду худощавый греческий джавуренок со скрипочкой и как, насмехаясь,
почесывая лохматую жирную грудь, прячась в тени шелкового шатра на демене,
поставил он под солнцем на шаткой палубе мальчонку и велел играть.