– Эй, "Ты-умрешь", ты чего это?
Мальчик был новенький. Он знал ее кличку, но не знал ничего о ней. И у него был рак костей.
"Ты умрешь", – хотела сказать она, как велел ей Каору.
– Он еще маленький. Он попал в волшебную страну, потерялся.
"Как странно шелестит мой голос", – подумала девочка.
– Ну и что? – заупрямился новенький. – Я тоже маленький, и мне очень больно. Но я же знаю, как надо!
Девочка не знала, что ответить, но новенький не сдавался. Мальчика очень тошнило от химиотерапии, ему не хотелось есть, и он забивал в себя комок рвоты разговором.
– А Джадис убьют? Или нет? Лучше бы убили!
– Я не знаю.
– Ты еще не дочитала ее? Или не поняла? Мама читала мне книгу, но я не понял, что случилось с девочкой. А потом еще одну книгу. Там мальчики пошли куда-то, и в общем, глупая книга.
У новенького на голове остались три хохолка волос, и девочка заглядывала под клочки волос, видела там названия странных книг. Ему осталось мучиться недолго – неделю, не больше.
– А кто дочитает нам книгу? Ты или профессор?
– Я не знаю.
– Ты ничего не знаешь, "Ты-умрешь", – насупился мальчик. – Ты скучная. Меня зовут…
Он икнул, и его губы побелели. Сейчас, решила девочка.
– Я прочитаю книги, которые тебе читала мама. И объясню.
Новенький поморгал: у него слезились глаза.
– Когда? – выдавил он.
– Послезавтра.
Он помотал головой и зажал рот ладонью. "Такие большие книги, ты не успеешь", – прочитала девочка под его хохолками.
"Хотел бы я дожить до послезавтра".
"Я сейчас блевану прямо перед ней. Фигово".
"Она страшненькая".
Девочка чувствовала его рвоту у себя в горле, ей было плохо, и она перестала заглядывать в голову новенькому.
– Приходи завтра. Я прочитаю "Пеппи Длинный чулок".
Он кивнул и убежал. Девочка знала, у кого она попросит книгу.
Задняя стена класса была стеной только с одной стороны, и она знала, что профессор Икари никуда на самом деле не спешил. Ни он, ни десятки странных устройств, которые всегда там работали.
* * *
– Он пришел? – спросила Элли.
"Нет. Его убил Каору".
Я покачала головой.
Они все молчали. Сначала я долго описывала классную комнату, парты-ящики, вспоминала, как лился сверху свет, не дающий теней. Я говорила, ожидая, пока они не замолчат. Говорила, пока звучали требования объяснить. Я описывала в пустоту.
Дети всегда пропускают описание в экспозиции.
Сейчас они спросят, кто этот профессор. Они спросят еще что-то и тотчас же вернутся к своему положению, снова заметят красные точки на мне, взрывные устройства перед собой и несколько этажей подвала над нами.
Но я смогла.
Откровенность. Личное. И никакой светотени.
"Интересно, что бы сказали об этом учебники". Я видела глаза своих учеников, видела в них вопросы и решила, что правда – это до конца.
– Вы знаете, кто такие Ангелы?
Растерянные взгляды детей, бесстрастные взгляды детонаторов – так начался мой настоящий урок, последний урок правды. Он начался, и я поняла, что это на самом деле легко, легче легкого, потому что мягкий свет без теней не оглушает, потому что они все просто хотят слышать учителя, потому что иначе нечестно.
– Можно войти? Я опоздала.
В открытых дверях стояла Аска.
Я кивнула, и Ленгли сделал шаг в класс. За ее спиной был темный коридор, освещенный оранжевыми лампами, сырой и неуютный – и устремленный в свободу.
– Нам надо поговорить, – сказала Ленгли. – Сейчас.
Она ни разу не оглянулась на детей, их словно не существовало в мире Аски.
"Она переоделась. В чем она была утром? И… сколько времени прошло?"
Понимание было горячим и острым: Синдзи, другие учителя, время – я не знала ничего, а передо мной стоял ответ на десятки вопросов.
– Где Икари?
– В таком же классе, только под другим крылом.
Аска легко взобралась на стол, за которым я сидела. Она вертела в руках свой телефон-планшет, и запонки ее рубашки звучали насыщенной синевой.
– Мисс Ленгли, что происходит?
– Мисс Ленгли!
– Мисс Ленгли!
Она не обернулась, и только я увидела досадливую гримасу на лице Аски.
– Я разговариваю с вашей учительницей, – сварливо сказала она. – Помолчите.
– Мисс Ленгли, пожалуйста!
– Мисс Ленгли!
Они кричали, и я задыхалась от отчаяния в их голосах. Боль в груди стала почти невыносимой, когда из багровой пелены вынырнула рука и ухватила меня за щеку.
– Нам надо поговорить, – сказал звенящий голос, и в багрянце мелькнула сталь.
– Мисс Ленгли…
– Заткнитесь, – негромко сказала Ленгли. – Вас притащили сюда, нацепили вам подгузники поверх одежды и приковали к партам. Вам, мать вашу, поставили бомбы перед носом. Вы всего лишь предохранители, а предохранители должны молчать и работать.
Аска смотрела только на меня, но ее услышали все.
– Аска, что…
– Не здесь.
Она напряжена, вдруг поняла я. И ее паясничанье в дверях, и злой тон в ответ детям, и аккуратно расчесанная челка, и даже свежая помада на тонких губах – это все якоря, за которые она держится.
– Не здесь, – повторила Ленгли.
И я увидела, как в ее синих глазах тает серость.
И увидела, что Аска Ленгли сидит на столе между мной и лазерными детонаторами.
– Не здесь, – в третий раз сказала она. – И поживее.
И я нырнула.
Коридоры смещались в стороны, как стрелки, ныряли и возносились прочь с моего пути. Стоял гул, стоял скрежет – я словно двигалась внутри механизма. Кафельная плитка дождем текла вниз, таяла со звенящим скрежетом, и в этом месиве я впервые подумала о том, что могу увидеть впереди знакомые синие нити.
Гул и грохот коридоров стихли: передо мной лежала первая ветвь памяти.
"Что это?"
Она была ровная, прямая и непрерывная. Из серой пустоты ткались новые ветви – гладкие, чистые, без лакун.
Идеальные.
И слишком плотные, чтобы просто пройти насквозь.
* * *
Раскаленное небо. Зеленые блики над горизонтом, чьи-то крики, чаще всего повторяется слово "Ангел" – примерно семнадцать процентов. Остальное трудно оценить: я плохо знаю болгарский.
– Вы Ленгли?
Погоны поверх скафандра. Он не спал трое суток, не соображает. Сорок пять лет, опыт бронетанковых боев. Шрамы, темперамент холерический. Слишком много смертей.
– Так точно, сэр.
– Я не знаю, что они там себе думают, лейтенант, но у меня полтора миллиона беженцев, из которых тридцать процентов – херовы повстанцы.
Взрыв. Он не реагирует. Профессионализм? Нет. Зрачки не среагировали – просто усталость. Наркотики? Нет. Потливость повышена – сбои в системе кондиционирования его скафандра.
– Я знакома с диспозицией, сэр.
– Да вы нихера не знакомы! У нас гуманитарный кризис, а штаб присылает мне рыжего лейтенанта? Каждый третий прячет самопал под своими лохмотьями!
Много говорит. Небрит. Звук рации убран.
Вестовые вокруг укреппункта курят, снабжение организовано слабо.
Вывод: некомпетентен.
– Расстреляйте каждого третьего, сэр.
– Ч… Что?!
– Виновата, сэр. Я пошутила. Дайте мне пять "страйкеров" и пятьдесят человек.
Огромная котловина, ставшая лагерем. Тринадцать условных ядер, не горят костры у северной окраины – первая вероятная цель. Горизонт полыхает. Полковник смотрит на мою задницу.
– Здесь кризис, лейтенант. Я звоню в штаб, они ошиблись.
Он хрипит. Поражение голосовых связок. Курит? Нет. Сорвал? Возможно. Среднее звуковое давление в лагере беженцев… Восемьдесят децибел. Сорвал.
Здание на западе должно быть занято, но там почти никто не шевелится – вторая цель. Это "Скарабеи": не умеют не прятаться, не умеют рассредоточиваться. Идиоты. Пока модель оправдывается.
– Именно кризис, полковник. Именно поэтому я здесь.
* * *
– Второй тест – второй результат. Кадет Ленгли, вы издеваетесь?
– Никак нет, сэр!
– Держите третий бланк. И будь те добры сделать так, чтобы я получил релевантные показатели.
– Сэр, да, сэр!
– Есть вопросы, кадет?
– Так точно! Если и третий тест получится иным, сэр?
– Вы шизоид, кадет Ленгли?
– Никак нет, сэр!
– Тогда напишите этот тест. Нельзя менять темперамент, как перчатки, кадет.
– Понимаю, сэр.
"Можно!"
* * *
– Слушай, Ленгли, это все странно.
– М?
– Я проиграл тебе спарринг, а на тактическом планировании ты…
– Положи руку вот сюда.
– Э-э…
– Ты неудачник. И ты сейчас держишь меня за грудь. Нравится?
– Э, д-да.
"Идиот".
* * *
– Мам, ты не умеешь смотреть. Он просто хочет твои деньги, понимаешь?
– Послушай, Аска, я понимаю, что ты скучаешь по папе, но Майкл…
– Папа ушел сам. К другой. И при этом он отсудил у нас…
– Замолчи, Аска! Ты меня пугаешь!
Я сама. Я сама себя пугаю.
– Аска… Мы с отцом хотели, чтобы ты выросла самой умной, самой способной, но… Ты точно не хочешь пойти поиграть?
– С кем?
Штора похожа… Не знаю, на что она похожа. А мама похожа на испуганную женщину. В этом свете у нее два подбородка, но ей не нужно это знать.
Мне и самой не нужно это знать. Во всяком случае, так говорят.
* * *
Ну же… Давай.
Нагиса на прицеле – моя мечта. Он подаст жалобу, и, если успеет, я получу взыскание.
Значит, он не успеет.
Я тебя ненавижу. Ты боишься, сволочь, боишься, понял?
И соображай уже быстрее, Рей.
* * *
Я ошиблась.
Ее память оказалась не идеальна: я видела стыки и швы, видела, где гнулись целые ветви воспоминаний. Закрашенные по-разному, иначе звучащие, странные и неправильные, но неправильные по-особому.
Не по-человечески.
Ветви сошлись в ствол, и я увидела ее.
Из кресла мне навстречу выбиралась девочка-подросток: нескладная, лобастая, в очках. Футболка с вязью какой-то рок-группы, чистые выглаженные брюки и пляжные тапки на босу ногу. Ее окружали экраны, книги, во все стороны тянулись выправленные ветви, звенящие от знаний, напряженные. Я осматривала комнатку и видела их всех сразу. Кадета и офицера, шлюху и магистра физики.
Я видела подростка – и женщину в песочной двойке, которая чуть не столкнула меня с лестницы.
– Привет, – сказала Аска. – Будем знакомы. Я – гений.
– Гений?
– Ага. Куда интереснее, правда, кто такая ты.
* * *
"Я должен к ней привыкнуть навсегда? / Но это будет настоящей мукой" (сонет "Одним словом", пер. с нем. Р.И. Нудельмана)
дословно ἀποκάλυψις – "откровение" (греч.).