– Как – нельзя? – оскалилась Аска. – А как же треклятая беспристрастность?
– Беспристрастность нужна, чтобы оценить знания.
– А, ну да. Но при этом каждый должен чувствовать особое к себе отношение. Итого: беспристрастно оцениваем, индивидуально подходим, но при этом не забываем про материал. Тебе не кажется, что в таймлайн урока такие вещи вписываются только как в том анекдоте?
"Не кажется", – хотела ответить я. "В каком анекдоте?" – хотела спросить я.
И промолчала. Потому что у меня есть светотень, есть свободный микрокосм почти-Ангела, на моей стороне и умные дети, и свободная программа. Я могу почти все: творить, импровизировать, могу смотреть в окно. Класс все равно мой.
Я прикрыла глаза.
Денси Байвотер. Она была лучшей в команде по плаванию, ее любил мальчик из группы дошкольной подготовки, а родители держали ей место в маленькой страховой компании. Она выщипывала волоски на губе и держала под подушкой фото…
Костя Заушицын. Его семья бежала из Точки Ноль, его мать купила для них свободу – собой, на глазах у детей. Резиденты "Соул" нашли его у варшавских партизан. Городские пустоши были темными, скрипящими и родными. Костя мог ударить за плохое слово о матери. Он не любил читать, но ему нравилось, когда его хвалит Судзухара.
Мэри Гладстон чуть не умерла от чумы, она подставила свою одноклассницу Лидию за то, что та высмеивала ее лицо. Кларк знал наизусть многие романы и каждое утро считал порванные сосуды в глазах. Когда их становилось больше шести, он шел в медицинскую часть. Стэн под партой держал коленку Виктории – той, которая Мочек, – и мне всегда мешала нота их возбуждения на уроке.
Лица, поступки, изломанные коридоры памяти, ветви воспоминаний, ночные дежурства, персонапрессивные удары…
– Я знаю их всех, – сказала я.
– И?
– И… Я их всех люблю.
Аска держала волосы в кулаке, кулак – под подбородком. В уголках ее губ застыли морщины.
– Они дрочат на фото друг друга, на фото звезд. Наверное, есть такие, кто и на твое фото передергивали, – сказала она медленно. Ленгли будто нащупывала слова наугад. – Они профукивают свою жизнь в онлайн-играх, высмеивают твоих драгоценных главных героев. Они меряются телефонами и читалками, они…
– …учатся думать. Они хотят чего-то, и в их жизнях нет черного и белого. Как бы им ни хотелось.
Я узнала свой голос, остановилась, и Аска тоже замерла – на какую-то секунду я снова увидела остановившийся взгляд и руки, которые придерживают ломкую поясницу. А потом наваждение пропало.
– Ты их любишь, – сказала Ленгли. – Ты пересчитала волосы на их головах. И их судьбы ты тоже взвесила. И ты их любишь.
Я молчала, ожидая продолжения, но Аска улыбнулась и полезла в очередную коробку.
– Не бывать мне учительницей, Аянами. Ну и черт с ним, скажу я тебе. Ну-ка…
Она думает, почувствовала я. И она что-то поняла, и вдвойне обиднее, что я не поняла ничего. Вечер двигался к ночи, Аска расспрашивала о моем прошлом, рассказывала какие-то истории о концерне. Я считала минуты до инъекции симеотонина, и вдруг поняла, что Ленгли ни словом не обмолвилась о моей смерти.
"Она делает вид, что все нормально", – подумала я.
"Я тебе не подруга", – вспомнила я.
Телефон Аски ожил: не звонок – сообщение. Она повозилась с ним немного, нахмурилась и снова спрятала в сумку. Слова липко зависали над столом. Я думала о тех, кому все равно, что я умру, и кому – нет. Я считала, вспоминала и чувствовала себя на тризне по себе самой, окруженная призраками еще живых и уже мертвых. Ленгли смотрела куда-то мимо меня и тоже думала. Где-то глубоко за серыми коридорами, за сухой матовой плиткой происходило что-то важное.
– Пакость какая, – сказала Аска вслух. – Сколько можно есть? Пойдем помоем посуду, что ли.
Я встала и ощутила внимательный взгляд. Это раздражало.
– Здесь всего две тарелки. Я сама.
– Хорошо, – легко согласилась она. – Я тебя морально поддержу.
И это тоже раздражало.
– Тебе часто приходится мыть два комплекта посуды?
Я открыла воду сильнее, чем требовалось. Поле зрения наполнилось рябью, но это пустяки.
Мне снова не хотелось ее слышать, съеденное взялось камнем в желудке, и во рту поселился гнилой привкус. "Яд. Яд, яд, яд, яд-яд-яд…" – говорил исступленный шепот, он был глуп, но я его слышала, и это было очень плохо.
– О-кей, – протянула Аска. Краем глаза я видела, что она сидит за кухонным столом и выстукивает указательным пальцем какие-то узоры на его поверхности.
Шипение воды, липкий страх, вспотевший живот – и предчувствие боли, щекотное покалывание в голове. Я знала, как можно это прекратить: всего один укол.
Всего один.
На полтора часа раньше.
"Симеотониновая акселерация". Я еще помнила эти слова – к счастью, – и мне еще хотелось немного пожить.
– Осторожно, – предупредила Аска. – Там полка на соплях.
Ей вторило эхо и бледные вспышки – призраки на дверцах посудного шкафа. Я мотнула головой: с первого раза вставить тарелку в сушку не получилось. Со второго раза я покачнулась и раздавила ее о мойку.
Одновременно со вскриком Аски.
* * *
– Раззява, – сказала Ленгли, помогая мне сесть. – Давай. Позади тебя шкафчик, смелее облокачивайся.
Тук. Тук. Тук. В руке поселился болезненный пульс, и я постаралась поднять ее, чтобы посмотреть.
– Что там? – спросила Аска.
"Так близко", – подумала я. У Аски была матовая кожа с крохотными оспинками на висках. И она снова съела помаду.
– Кажется, я порезалась, – сказала я.
– Да, так и есть. Пробила ладонь. Где аптечка?
Я кивнула на зал, и она умчалась. Здоровой рукой я провела по лбу: испарина. По полу были разбросаны осколки, один даже запутался в халате.
– Ну, крупные сосуды и сухожилия не задеты, так что без кройки и шитья обойдемся.
Голос отливал бронзой. Холодные руки взяли мое запястье, и я следила, как шипит баллончик с антисептиком, как щурится видимый мне глаз Ленгли. Бинт, прикосновения – и холодные пальцы, и горячее дыхание на коже руки.
– Кошмар, сколько крови, – процедила она, рассматривая рану. – Какое у тебя протромбиновое время?
Я молчала. Кровь уже останавливалась.
– Второй комплект посуды тебе точно бы не повредил. Тебе нужен кто-то рядом, Аянами. Кто-то, кто перевяжет тебя.
Бинт ложился ровно и в меру туго, рана отзывалась болью на движения Аски.
– Ты, конечно, можешь жить в медблоке… Или выписать себе Майю, но это не дело, – Ленгли осмотрела результат своей работы, но руку не отпускала. Ее пальцы нагревались.
"Я теплее ее".
– Вот скажи мне, что ты последнее сделаешь, когда поймешь, что вот оно – все, совсем все?
"Она не сказала – "поймешь, что смерть за плечом"".
Аска смотрела на меня, расстояние было неловким, и она все еще держала мою руку. Кожа под бинтом, около бинта – да вся рука до локтя уже горела огнем.
– А-я-на-ми.
– Да?
– Что ты сделаешь последним?
– Сдам полномочия модератора, – ответила я и уточнила: – На форуме.
Она нахмурилась:
– Это шутка?
– Нет. Да.
В кухне стало тихо. Аска серьезно смотрела мне в глаза, я ждала, когда утихнут боль и жар, и казалось: вот оно – оправдание, чтобы раньше поставить укол. Потом Ленгли наклонилась и поцеловала бинт – на тыльной стороне моей ладони.
– Что… Что ты делаешь?
– Ничего. Говорят, так заживает быстрее, – ответила она и поднялась. – Вставай, идем пить чай.
Только сейчас я поняла, что слышу свисток чайника.