* * *
Он услышал за дверью незнакомый голос:
- Не стоит, я сам представлюсь.
И дверь тут же открылась. Человек средних лет, высокого роста, сухопарый, с тщательно распределенными по всему черепу редкими белесыми волосами, протянул Заломиту руку для приветствия.
- Эмануил Альбини. Информационно-аналитический отдел.
И присел к длинному столу, рассеянно скользя взглядом по ящичкам с образцами.
- Ископаемые растения, - сказал Заломит. - В основном папоротник и хвойные породы палеозойской эры.
Во взгляде Альбини затлело любопытство, как будто он пытался разгадать, что за намерения камуфлирует эта в меру научная терминология.
- Увлекаетесь? - спросил он, собравшись наконец выпустить из рук портфель и пристраивая его на полу, у ножки стула.
- Чем, палеоботаникой? - улыбнулся Заломит. - Нет, палеоботаника интересует обычно сыщиков от ботаники, а я числюсь среди поэтов от ботаники. Но я занимаюсь флорой Карпат и заодно…
- Почему вы перестали публиковать свои стихи, товарищ профессор? - ласково перебил его Альбини.
В некотором замешательстве - потому что знал, что краснеет, - Заломит придвинул свой стул к столу.
- Вот уж не думал, что кто-нибудь о них вспомнит, сорок-то лет спустя.
- "Запятнанные лепестки". Я прочел их в лицее. И с тех пор перечитывал по меньшей мере раз пять…
- Верится с трудом, - сказал Заломит, чувствуя, как запульсировала кровь в висках. - Юношеские опыты, бледные, слабенькие, перепевы Иона Барбу и Поля Валери…
- И Дана Ботта, и кое-кого еще. Но вовсе не бледные, вовсе не слабые. Иначе меня не тянуло бы их перечитывать… Я стал следить за журналами, но ни разу больше не встретил имя Филипа Заломита. Может быть, вы печатались под псевдонимом?
- Нет, не печатался. Я просто вообще перестал писать, с того самого лета.
- А я печатался под пятью псевдонимами, - глухо сказал Альбини. - Еще с лицейских времен. - Он улыбнулся воспоминанию. - Но я тоже давно не пишу стихов. Как вы выразились на прошлой неделе в разговоре с друзьями, вы остались тем, кем должны были быть с самого начала: исследователем. Если чуть подправить, получится мой случай: следователем.
С минуту он пристально и твердо глядел Заломиту в глаза, потом вынул из нагрудного кармана пачку сигарет.
- Знаю, что вы не курите. Однако надеюсь, что дым английских сигарет не повредит ископаемым?
- Не повредит, - сказал Заломит, подвигая к нему керамическое блюдце. - Они привычные.
Альбини с коротким смешком повертел в пальцах зажигалку.
- Должен вам заметить, что вы неправы насчет deux ou trois grasses, - сказал он, закурив. - Позвольте вам напомнить одно ваше письмо Аурелиану Тэтару. Январь шестидесятого. У меня с собой фотокопия.
Он достал из портфеля папку, слегка вылинявшую по краям, и протянул Заломиту листок.
- Лучше прочтите сами.
Пробежав глазами первые строчки, Заломит перестал улавливать смысл. "В сущности, мы оба подозрительные субъекты. Даже когда остаемся наедине друг с другом. Но бояться не стоит. Да я и не боюсь. По счастью, мне уже за шестьдесят, и, как всякий интеллектуал, которому за шестьдесят, я стал хлипкий. Тронь меня пальцем - и готово: инфаркт, аневризма, инсульт, чего изволите? По счастью, я уже немолод. Они ничего не могут мне сделать…"
- Ну, вы убедились, что товарищ Николяну был прав? - сказал Альбини. - Память коварна в своих изменах… Кстати, неплохое начало для стихотворения.
- Да, - тихо проронил Заломит, еще не очнувшись, - пожалуй… Начало неплохое…
- Мне очень жаль, - продолжал Альбини, - но я вынужден опровергнуть обе гипотезы, и вашу, и товарища Хаджи Павла. Последние слова доктора Тэтару не имеют ни малейшего отношения к вашим студенческим воспоминаниям: ни к трем виллам в горах, ни к les trois grasses…
- Вот как, - сказал Заломит, - и тем не менее…
- В бумагах доктора Тэтару, - не замечая его реплики, вел свое Альбини, - обнаружены точные сведения. Les trois Graces - это три пациентки доктора Тэтару, он занимался ими в больнице Бранкович в шестидесятом году, когда начал эксперименты с сывороткой.
- Но при чем тут…
- Это подтверждают и доктор Кэпэцынэ, хирург, который работал в то время с доктором Тэтару, и другие свидетели: доктор Хуцан, ближайший помощник доктора Тэтару, две медсестры и профессор Неделку, заведующий онкологическим отделением.
Он выждал несколько секунд, рассеянно глядя на Заломита, потом отвернулся к окну и продолжал:
- Если я правильно понял доктора Николяну, вы были не в курсе исследований Аурелиана Тэтару. Но теперь-то вы знаете их суть: терапия, которая должна была заменить как облучение, так и хирургическое вмешательство. Должна была, но сыворотка находилась в стадии эксперимента, и доктор Тэтару не решался отказаться ни от рентгеновских лучей, ни от операций. В апреле шестидесятого профессор Неделку отвел одно крыло больницы для трех прооперированных пациенток. Другими словами, предоставил их в распоряжение доктора Тэтару и его ассистентов. По случайности, которая нас, поэтов, пусть даже бывших поэтов, не слишком удивляет, этих пациенток, пятидесяти восьми, шестидесяти и шестидесяти пяти лет, звали… - Он порылся в папке и прочел: - Аглая Иримеску, Фрусинель Киперий и Италия Гылдэу. Когда доктор Тэтару взял в руки медицинские карты, он, по словам доктора Хуцана, воскликнул: "Les trois Gruces! Те самые, коллега! Аглая, Евфросина и Талия! Последняя, правда, с опечаткой - Италия"... (Замечу в скобках, что опечатки не было, женщину действительно звали Италия.) Вот вам и грации - то ли две, то ли три. Почему вы перестали моргать, товарищ профессор? Вам плохо?
- Невероятно… - прошептал Заломит, протирая глаза.
- Погодите, то ли еще услышите, - заверил его Альбини. - Как следует из отчетов, результаты оказались отличными. А если верить доктору Хуцану, результаты превзошли самые оптимистические ожидания. И при всем том курс лечения был прерван через три недели, точнее - через двадцать два дня. Доктору Тэтару предложили место главврача в Джулештах, в только что открывшейся больнице.
- Но почему? - сдавленно спросил Заломит, подаваясь вперед. Альбини медленно расплющил окурок о дно блюдца.
- Потому что у некоторых людей нет воображения… Когда мы научимся в массовом порядке пользоваться воображением, - эти слова он отчеканил особенно тщательно, - революция восторжествует в масштабах всей планеты. Эксперименты прекратились за отсутствием воображения у шефа больницы, профессора Неделку, и за отсутствием такового у тех, кто заразился его страхом. Они забеспокоились, что успех лечения спровоцирует взрыв религиозного обскурантизма…
- Не понимаю, - выдохнул Заломит.
- В докладной записке, составленной для отдела кадров, профессор Неделку пишет, что Аурелиан Тэтару отпускал шуточки и намеки с религиозной подкладкой. Приводит примеры. Дескать, однажды, в компании коллег, доктор Тэтару сказал, что Адам и Ева, будучи в раю, периодически регенерировались, то есть омолаживались, через неоплазию; что, если бы не первородный грех, человеческое тело не утратило бы секрета периодической регенерации - той самой сказочной юности без старости; теперь же, если тело во внезапном необъяснимом порыве "вспоминает" и пытается повторить забытый процесс, разрастание клеток идет вслепую и дает злокачественную опухоль…
- Но это просто шутка, просто метафора, на худой конец! - возразил Заломит.
- Может, и не просто, но не в том дело. Зачем обращать внимание на метафоры, даже теологические, если они не подстрекают к контрреволюционной деятельности? Будь у профессора Неделку и у кадровиков хоть капля воображения, они бы поняли, что в расчет надо принимать одну-единственную вещь: результат научного эксперимента. Но когда воображения нет, легко подпасть под гипноз ярлыков и лозунгов. Религиозный обскурантизм! - Альбини даже повеселел, как будто удачно скаламбурил. - Само собой разумеется, суеверия любого порядка, магические или религиозные, чрезвычайно опасны. Смотрите: русские ученые не погнушались изучить практику йогов и шаманов. А психометрические и парапсихологические исследования? Самые весомые достижения зарегистрированы тоже в советских лабораториях… - Он помолчал, многозначительно глядя на Заломита. - Мы потеряли десять лет. И шансы восстановить формулу сыворотки теперь минимальны. Когда доктора Тэтару перевели в Джулешты, его лабораторию расформировали, запасы сыворотки уничтожили; в довершение всего доктор Хуцан, опасаясь за свою карьеру, сжег все записи времен сотрудничества с доктором Тэтару и перепрофилировался. Десять лет занимается исключительно педиатрией…
Альбини вновь неспешно заскользил взглядом по доскам свежевыкрашенного забора за окном и дальше, по засохшим, почти безлистным вишневым деревьям, которые сохранили на себе, как бы из жалости, редкие сморщенные вишни. Похлопал по карманам, ища зажигалку.
- И все же, - решился Заломит нарушить неестественно затянувшееся молчание, - это какой-то абсурд: из-за невинной шутки заподозрить выдающегося ученого в религиозном обскурантизме…
- Шутки шутками, но из донесений, с которыми я ознакомился на прошлой неделе, явствует, что доктора Тэтару действительно интересовали теологические вопросы. Точнее, один теологический вопрос, а именно…
Он щелкнул зажигалкой, затянулся.
- Мне трудно в это поверить, - воспользовался паузой Заломит. - Да, мы встречались не слишком часто, но, сколько мы были знакомы, я никогда не замечал за ним ничего похожего на богословские настроения.