- Ванда, Вандочка, но я-то при чем? - лепетал Удалов. - Я шел, вижу, продукты на витрине лежат…
- Какие продукты? Картонные продукты лежат, из папье-маше продукты лежат, на случай иностранной делегации или областной комиссии…
Тут Ванда зарыдала и убежала в подсобку.
Удалов стоял в растерянности.
Вокруг было тихо. И тут до Удалова дошло, что немногочисленные посетители магазина, стоявшие в очереди в бакалейный отдел за кофейным напитком "Овсяный крепкий", обернулись в его сторону. Смотрели на него и продавцы. Все молчали.
- Простите, - сказал Удалов. - Я не знал…
И он вышел из магазина.
С улицы он еще раз посмотрел на витрину. И понял, что только наивный взор человека, привыкшего к продуктовому изобилию - скажем, взор бельгийского туриста или жителя нашего, настоящего Гусляра, - мог принять этот муляж за настоящую лососину.
"Ой, неладно, - подумал Удалов. - Пожалуй, хватит гулять по городу. Скорей бы добраться до дома и все узнать у себя самого".
Изнутри к стеклу витрины прижались лица покупателей и продавцов - все смотрели на Удалова. Как голодные рыбки из аквариума.
Удалов поспешил домой.
Правда, ушел он недалеко. Дорогу ему преградила длинная колонна школьников. Они шли по двое, в ногу, впереди учительница и сзади учительница. Школьники несли флажки и маленькие лопатки.
Они хором пели:
Наш родной счастливый дом
Воздвигается трудом,
Чем склонения зубрить,
Лучше сваю в землю вбить.
Левой - правой, левой - правой!
География - отрава,
Все науки - ерунда,
Без созида-ательного труда.
Учительница подняла руку. Дети перестали петь и приоткрыли ротики.
- Безродному Чебурашке! - закричала она.
- Позор, позор, позор! - со страстью закричали детишки.
- Тунеядца Карлсона! - закричала вторая учительница, что шла сзади.
- Долой, долой, долой! - вопили дети.
Движение колонны возобновилось, и Удалов пошел сзади, размышляя над словами детей.
Но ему недолго пришлось сопровождать эту охваченную энтузиазмом колонну. Дети вышли на площадь. На такую знакомую площадь, ограниченную с одной стороны торговыми рядами, с другой - Городским домом. Там должна возвышаться статуя землепроходцам, уходившим с незапамятных времен из Великого Гусляра, чтобы открывать Чукотку, Камчатку и Калифорнию. Тут Удалова ждало потрясение. Статуи - коллективного портрета землепроходцев, сгрудившихся на носу стилизованной ладьи, - не было. Остался только постамент в виде ладьи. А из ладьи вырастали громадные бетонные ноги в брюках. Ноги сходились на высоте трехэтажного дома. Дальше монумент еще не был возведен - наверху суетились бетонщики.
Площадь вокруг монумента была перекопана. Бульдозеры разравнивали землю, экскаваторы рыли траншеи, множество людей трудились, разгружая саженцы и внедряя их в специальные ямы. Школьников, с песней вышедших на площадь, сразу погнали в сторону, где создавались клумбы. И школьники, достав лопаточки, принялись вскапывать почву.
На балконе Гордома сгрудился духовой оркестр и оглашал окрестности веселыми маршевыми звуками.
Удалов стоял как прикованный к месту и лихорадочно рассуждал: кто из великих людей проживал в Гусляре или хотя бы бывал здесь проездом? Пушкин? Не было здесь Пушкина. Толстой? А может, Ломоносов на пути из Холмогор? Но зачем для этого свергать землепроходцев?
Тут Удалов узнал бульдозериста. Это был Эдик из его ремстройконторы.
Удалов подошел к бульдозеру, понимая, что вопрос следует задавать не в лоб, осторожно.
Бульдозерист Эдик тоже увидел своего начальника и удивился:
- Корнелий Иваныч, почему не в спецбуфете?
По крайней мере Эдик на Удалова не сердился.
- Расхотелось, - ответил Удалов. - Как дела продвигаются?
- С опережением, - сказал бульдозерист. - Взятые обязательства перевыполним! Сделаем монумент на три метра выше проекта!
- Сделаем, - согласился Удалов, понимая, что к разгадке монумента не приблизился. Конечно, надо уходить, не маячить же на площади. Но любопытство - страшный порок. - Внушительно получилось, правда? - спросил он.
- Чего внушительно?
- Фигура внушительная.
- Вам лучше знать, Корнелий Иванович, - ответил бульдозерист.
- Крупная личность? Большой ученый?
- Это вам виднее, - неуверенно ответил бульдозерист. Значит, не ученый. Или писатель, или политический деятель.
- А когда он умер, не помнишь? - спросил Удалов, показывая на памятник.
Взгляд бульдозериста был дикий. Видно, Удалов сморозил глупость. И дата смерти человека, нижняя половина которого уже стояла на площади, была известна каждому ребенку.
- Нет, ты не думай, - поспешил Удалов исправить положение. - Я знаю, когда он умер. Просто тебя проверить хотел.
- Проверил?
Но тут бульдозер начал медленно разворачиваться ножом на Удалова. В движении была какая-то угроза.
- Если бы не очередь на квартиру, - сказал без улыбки Эдик, - я бы иначе с тобой поговорил.
- Все! - закричал Удалов. - Ухожу. Я пошутил.
Он быстро пошел в сторону, стараясь не попасть под лопату бульдозера, и чуть не наступил на девчушку, которая ручками размельчала комья земли на будущей клумбе.
- Девочка, девочка, как тебя зовут? - спросил Удалов.
- Ниночка, - ответила девочка.
- Молодец, а ты в садик ходишь?
- В садик, - сказала девочка. - А ты кто?
- А я на работу хожу, - признался Удалов. - Скажи, крошка, это какому дяде памятник делают?
- Хорошему дяде, - ответила девочка уверенно.
- Он книжки пишет? - спросил Удалов.
- Книжки пишет, - подтвердила девочка.
- Он с бородой?
- С бородой, - сказала девочка покорно.
- Это дядя Толстой? - догадался Удалов.
- Ой! - воскликнула девочка, дивясь такой догадливости Удалова.
Она вскочила и побежала к воспитательнице, которая в окружении других малышей высаживала в землю кусты роз.
- Марья Пална! - закричала девочка. - Марья Пална! А этот дядя говорит, что наш памятник толстый!
- Гражданин! - Воспитательница оказалась красивой женщиной ниже среднего роста. - Вы что здесь делаете?
- Не обращайте внимания, - сказал Удалов. - Я обедать иду. Хотел девчушке помочь - пускай воспитывается. А она у вас молодчина. Знает, что памятник Толстому возводится.
- Что? - Женщина дернула девочку к себе, чтобы добрая рука Удалова не успела опуститься на ее головку. - Уйдите! Не травмируйте ребенка! Я буду жаловаться!
На крик стали оборачиваться люди, и Удалов быстрыми шагами пошел к пьедесталу. Сзади был шум, какие-то объяснения, вроде бы готовилась погоня.
Он обогнул пьедестал и увидел, что там лежит отдельно громадная бетонная рука с зажатым в ней портфелем, другая рука с раскрытыми пальцами, куски бюста, но главное, под большим брезентом - голова. Шар в рост человека.
Ноги сами понесли Удалова посмотреть на голову. Хоть и призналась девочка, что памятник будет Толстому, все равно хотелось проверить.
Удалов деловито подошел к голове, протянул руку, приподнял край тяжелого брезента, но увидел только ухо. И в этот момент сзади раздался пронзительный свист, к нему бежал милиционер, за ним - другие люди и дети.
Удалов понял: дело плохо. Он кинулся бежать с площади.
Но далеко не убежал - с другой стороны уже ехала "Скорая помощь". Она затормозила у раскопанной траншеи, из машины выскочили санитары с носилками и также кинулись к Удалову. Удалов, как заяц, метался по полю, перепрыгивая через ямы, но кольцо преследователей все сужалось.
Удалова поймали бы, если бы не неожиданное отвлечение.
Внезапно воздух потемнел, на город наползла черная туча.
- Красная игрушка! - раздались крики в толпе. - Красная игрушка!
И тут же люди побежали прочь, ища укрытия, подхватывая на пути детишек.
Через полминуты Удалов остался один посреди площади.
Гроза идет, понял он и, благодаря природу за своевременное вмешательство, поспешил к торговым рядам, чтобы укрыться там. Но далеко отойти не успел, потому что все время оглядывался.
И с неба сорвались первые капли влаги.
Капли были черными, едкими, они жгли лицо и проникали сквозь одежду. Удалов побежал быстрее, но дождь становился все гуще. К тому времени, когда Удалов добежал до какого-то пустого подъезда, все тело горело от ожогов, а одежда начала расползаться и слезать с тела.
"Черт знает что, - рассердился Удалов. - Знал бы, никогда бы не согласился на такое путешествие. Вечно этот Минц с его открытиями!" Но внутренний голос поправил Удалова. "Корнелий, - сказал он, - тебя никто не заставлял бегать по площадям и задавать вопросы. Пошел бы прямо на Пушкинскую, уже, наверное, возвратился бы домой с формулами в руках. Сам виноват".
Удалов согласился с внутренним голосом, хотя ему было жалко костюма, плаща и шляпы, не говоря уж о ботинках.
Кислотный дождь прекратился, но туча еще висела над городом, и улицы были пустынными. Удалов побежал домой.
Бежал он с трудом. Тротуары были скользкими и черными от зловонной жижи, плащ расползся, костюм держался еле-еле, у правого ботинка отклеилась подошва, а брюки пришлось поддерживать руками.
В таком плачевном виде Удалов пробежал по Пушкинской, влетел в ворота своего дома и сразу нырнул в подъезд.
Вот и родная лестница, вот и привычная дверь. Удалов нажал на кнопку и услышал столь знакомый звон, прозвучавший в квартире.
Дверь открылась далеко не сразу.
В дверях стояла чем-то знакомая молодая блондинка. Приятной внешности, в цветастом халатике, натянувшемся на высокой груди.